– Ты мне тут голову не пудри. Говори, как оно там у вас в департаменте есть. Сколько мест отдано под женские квоты? – жёстко так вопрошает Женевьева Артурчика, зажав его физические и интеллектуальные возможности и способности в узкий коридор решений – между собой, в интеллектуальном гневе ничем неограниченной, и стенкой кухни, в которую Артурчик уткнулся спиной.

И Артурчик, таким образом припёртый к стенке, вынужден был озвучить количественный состав их ситуационного штаба поимённо. Где к ещё большей потере выдержки и собственного равновесия Женевьевы, всякого, конечно, ожидавшего от своего Артурчика, никогда не демонстрировавшего ей стойкости убеждений и верности данного ей слову, – всегда ты мне врал и притом так убедительно по поводу моей стройности, заглядываясь в сторону других женских силуэтов, – но то, что она сейчас услышала и стала свидетелем, это уже ни в какие добропорядочные рамки не лезет, кроме как только попустительские.

– И как ты всё это, мне предлагаешь понимать?! – с дрожью в голосе и в нервном исступлении вопрошает Артурчика Женевьева. А Артурчик и понять не может, что опять не устраивает в государственном управлении и устройстве его управления Женевьеву.

– Ты это о чём? – хоть и с трудом из-за опаски быть принятым Женевьевой за строптивца, но всё же спрашивает Артурчик. На что Женевьева, как и ожидал Артурчик, сочла себя им опять униженной и оскорблённой, – значит я дура и не моего ума дело всё это, – и чего она не потерпит, но не сразу, а как только Артурчик доведёт её до белого каления, чтобы она одним махом за все эти годы мучений под игом его провокационного энтузиазма и интеллектуального разглагольствования ему отомстила, то он за всё получит. И Женевьева пока что только истерично указывает ему на то, что он всё пытается не заметить.

– А теперь скажи мне дорогой на милость, с какой такой целью ваш совет по так называемой безопасности (надо ещё понять и разобраться о какой и чьей безопасности идёт речь) собран в такой пропорции. Где каждой твари по паре? – с вот таким подчёркнутым неуважением и даже сомнением в целесообразности создания совета по безопасности, занимающегося чёрт знает чем на своих тайных тусовках, вопрошает Женевьева так, как будто ей итак уже всё ясно за то, чем они на этих сборищах обязательно по вечерам, и ни в какое другое время занимаются.

С чем Артурчик категорически не согласен, и не только потому, что у него такая всегдашняя позиция по отношению к Женевьеве, а он считает, что деяния великих людей не только никогда при их жизни должно не оцениваются, но все их действия обязательно обесцениваются (это чтобы самих себя пропихнуть в эту категорию всё решающих людей). При этом слова Женевьевы неожиданно навели Артурчика на мысль о том, что она не так уж и не права, и в её подозрениях что-то есть. И это что-то с близкого расстояния, находясь внутри этого совета, никто не замечал, а вот если посмотреть на всё происходящее в совете безопасности и на него самого с высоты стратегических планов и что уж мелочиться, с высоты глобального планирования мирового пространства и сбережения природы человека, то …и такая провокационная точка зрения Женевьевы имеет для себя право быть.

Ведь совет безопасности просто обязан рассмотреть все варианты для сохранения жизни не только на той территории, за которую он в данный исторический момент взял на себя ответственность по обеспечению на ней правовой жизни, но и в случае всемирного катаклизма, который всё ближе и ближе приближается по причине несговорчивости других игроков на карте мира (каждый хочет лучше остальных жить, действуя по одному и тому же алгоритму действий, являющемуся основой капиталистических отношений: чем хуже соседу живётся, тем лучше нам, так простыми словами объясняется конкуренция, основной двигатель капиталистических отношений), на него возлагается огромная ответственность по возрождению популяции человечества.

– И тогда теория о звездолёте обретает для себя самые логические обоснования и практические черты. – Аж сглотнулось Арурчику от таких своих выводов-откровений и от той степени ответственности, которую на него налагает буквально всё человечество, для которого он должен стать одним из прародителей, а может даже, при очень удачном стечении для него обстоятельств, то и Адамом.

– А для начала предстоит выяснить. Кто у нас претендует на роль Ноя? – тут же умственно отвлёкся от первоочередных проблем в лице Женевьевы Артурчик. Впрочем, ответ на этот вопрос прямо напрашивался. – Это господин президент. Вечно он всех достаёт своим нытьём о том, что институт президентства нынче не тот, и нет того уважения к президенту, что прежде. И убедить его в обратном практически невозможно, тем более президент умело их подлавливает на подтверждении своих слов.

– Ты согласен со мной, генерал Маккартур? – как бы исподтишка, так это было неожиданно для генерала Маккартура, сидящего с той стороны стола, куда не обращался президент со всем этим своим нытьём, задаётся этим вопросом к нему президент. А генерал Маккартур, как и все служивые люди обучен уставом воинской службы к непререкаемому подчинению своего главнокомандующего. И он, не учтя сквозящую в этом вопросе к нему уловку президента, ожидаемо им полностью соглашается с президентом: Так точно, господин президент.

– А я что говорил. – Театрально хватается за сердце президент, осаживаясь на ослабевших ногах на первый же попавшийся стул и хорошо, что он не был занят ногами госпожи госсекретаря, а то бы опять в головах всего совета безопасности возникли ненужные пересуды в сторону коллегиальной близости между президентом и Шарлоттой Монро, которая готова на любые, даже нечистоплотные методы ведения дел, чтобы заручиться поддержкой президента в хотя бы противостоянии с вице-президеншей, той ещё стервы по мнению не одной Шарлотты Монро.