Потом Оля прочитала вопросы, стала их обдумывать.

Они оказались несложные, довольно предсказуемые.

Вопрос 1.

Начнем с главного: как отразилась на вашей работе пандемия? Преподаете ли вы онлайн? Пострадали или нет материально, морально?

Оля написала:

Да, преподаю онлайн. Морально не пострадала. Материально – немножко.

Коротко и ясно. «А что вы хотели, чтоб я рассказала им про вашу баню?»

Но потом Оля прочитала другие вопросы и решила, что будет вспоминать, что могла бы на них ответить, если бы… если бы захотела отвечать подробно и от души.

Конечно, она к этому не привыкла. Слушать привыкла, рассказывать – нет.

Но здесь ведь – никого. Никто не увидит ее воспоминаний, никто ничего не услышит и не прочитает против ее желания.

Значит, можно рассказать. А потом что-то выбрать для Виктории.

А остальное… – остальное пусть просто будет. Пишут же люди мемуары. «Это даже любопытно, многое забавно…» – подумала Оля.

В общем, она стала переводить свои картинки из памяти в слова и просидела всю ночь, глядя, как на экране появляется строчка за строчкой.

И написала что-то странное…

Когда только началась пандемия, люди шарахались друг от друга в страхе, улицы пустели, с одной и той же собакой разные люди наматывали круги по морозу, прижимая к себе мусор, который якобы направлялись выкинуть.

Вскоре улицы и совсем обезлюдели. Одни бездомные остались, им-то теперь было хорошо – гуляй, Вася.

Менты к ним подходили, о чем-то тихо беседовали. Разговор легко угадывался:

– На улице находиться нельзя, иди домой.

– Улица и есть – мой дом. Куда ж мне идти?

Я растерялась. И от растерянности стала искать розовую туалетную бумагу.

У меня особенность: я покупаю в дом туалетную бумагу только розового цвета. Это давно повелось. Лет двадцать пять назад, когда в 90-е страна начала выпускать разноцветные изделия для людей с изящным вкусом.

С той поры другой окрас этого средства гигиены я не использовала по причинам, которые и сама не формулировала.

И вот – нате вам: карантин. И розовые рулоны почему-то исчезли. Вместе с макаронами и другими товарами, которые меня не интересовали.

Я продолжила поиски по городу, вопреки запретам не гулять без собаки или без мешка с мусором. Меня почему-то никто не тормознул. Мало ли, человек ходит по гречку.

Тут – новые указы. Оказалось, люди опасны друг для друга шныряньем по магазинам. К тому же половина магазинов закрылась. Осталась какая попало бумага в «Дикси» и «Пятерке», серая, без отверстия в центре.

Поискав пару дней, я нерешительно купила оранжевую бумагу. Немножко.

Теперь всякий раз, отрывая фрагмент волокнистой ленты, я испытывала тоску. Применение средства совершенно перестало приносить мне радость (неизменно приносимую ранее).

Вспомнились 90-е: да, многое было по талонам, но розовая бумага дома была.

Я задумчиво смотрела на розовые квитанции за квартиру – платить все равно нечем, но они жесткие и нечистые: нет, не подходят.

И тут звонит подружка. Спрашивает, не принести ли чего. Я, конечно, постеснялась сказать правду. Какая еще розовая бумага, это что за новости? Так что сказала «ничего не надо».

Но вдруг подружка приходит, приносит чай и восемь рулонов туалетной бумаги марки «Мягкий знак». Розовой, как уши зайца на просвет.

Я была очень рада. А потом и дети перешли на онлайн-уроки. С тех пор пандемия мне стала нипочем.

Но как же там, в деревне моего детства, протекает пандемия, думала я очень долго.

Как дела под далекой Вязьмой, в Минино, в синих и зеленых домиках с кружевными ставнями? В освобожденных от снега яблоневых садах?

Школу вряд ли закрыли: ее там и раньше не было.

Магазин тоже вряд ли, там товары только первой необходимости: консервы, макароны и водка.

Зеленые и желтые люди не привозят там жителям еду: нет там ни зеленых людей, ни желтых. Синие есть (синие – почти все). Но и они еду не развозят.

В масках вряд ли кто ходит, поскольку ходить там в апреле принято с печки на лавку, и этот путь недалек.

Клуб в пяти километрах от деревни тоже не могли закрыть: он и раньше был заколочен.