Но вышла и стою.

– Перед вами пионерка Куликова, – зловеще начала Алла Михайловна, – которая изучает в школе три предмета: русский, английский и физкультуру. У вас сколько предметов, ребята?.. Ах, десять? Двенадцать? Многовато. Куликовой они не нужны, она, конечно, их посещает, делает учителям одолжение. Но ни домашние задания по ним не делает, ни педагогов не слушает. Как вам известно, я веду русский, поэтому довольно долго неплохо относилась к Куликовой: она кое-что читает, выполняет мои задания и грамотно пишет. Я относилась к ней предвзято. Этому пришел конец, когда я увидела ее оценки за текущую четверть. Там даже нет троек, одни двойки по физике, алгебре, геометрии, географии, даже по истории! Уму непостижимо! Ученице грозит вылет из школы. На фоне такой вопиющей неуспеваемости Куликова в шесть утра в воскресенье уезжает кататься на лошадях в какой-то совхоз, позволяя себе оставлять маме записку! Вдумайтесь! Записку!!! Она не находит нужным устно предупредить маму, что куда-то едет! В двенадцать лет!

– Лошадки зимой там не живут, – вдруг услышала я свой голос.

– Что-что?!!!

– Уедут лошадки, – шепнула я. – Ездить будет не к кому.

– Вы послушайте, она еще дурочку из себя корчит! А какая у нее прическа? Это пионер или русалка? А?!!

Я встрепенулась. Посмотрела на Аллу и думаю – как же тебе не стыдно? Весь день я слежу за хвостиками, не отвлекаясь ни на географию, ни на физику.

– Сегодня вижу – подготовилась, – сказала она, прищуриваясь. – Что будем делать?

– Куликовой должны помочь ее друзья, – сказал кто-то из ребят с умным видом.

Остальные закивали.

– Да, у нее есть приятели в классе. Но – какие? Например, Гилинская. Где Гилинская?.. А, да, она не входит в совет отряда, и по тем же причинам: это два сапога пара. Они вместе ездят по совхозам и вместе не учатся! Я уверена, что меры должны быть самые жесткие. Предлагаю запретить Куликовой заниматься акробатикой. Это для нее самое главное. Так вот: пока она не исправит двойки и не перестанет вгонять в гроб свою мать – никакой акробатики! А там поглядим. Голосуем! Кто за?

Все подняли руки.

Абсолютно все.

Мои одноклассники сидели с поднятыми руками и спокойно смотрели на Аллу. Никто не воздержался, ни один.

Я смотрела в окно и думала – хвостики держатся!

И еще думала – ага, попробуйте запретить. Как ходила – так и буду ходить на акробатику.

Сейчас, думаю, отпустят – а там осень. Листья… Во дворе сидит на скамейке Венька из десятого, который принимал меня в пионеры. У него такие синие глаза. А я с хвостиками. Конечно, он гуляет с обалденной девушкой, мне до нее далеко – и все-таки хвостики мне идут! А про совет отряда я тут же забуду.

Но я не могу забыть эти поднятые руки. Ведь повод не важен, так бывает всегда, и далеко не только при советском строе: если б Алла предложила меня исключить – все тоже проголосовали бы единогласно, а потом подходили и шептали: «ты ж понимаешь, я один ничего не решаю…»

Этот страх – вечен.

Но тогда я думала о Вене. Веню я любила и не забывала всю долгую жизнь. Пыталась искать в соцсетях – но безуспешно.

Где он теперь, а?..

В комсомол таких отпетых уже не принимали, и слава богу. В старших классах я перешла в другую школу, и в эту же школу пришел Миша Лурье, сын Самуила Ароновича (тоже на последние два года).

Миша был воспитанный парень, приветливый, невозмутимый.

Рома, тусовщик и балагур, пришедший в класс вместе с Мишей, быстро закорешился с местным хулиганом, у которого была одна тетрадь двенадцать листов по всем предметам и ни единого учебника. Эти два весельчака приходили в школу чисто пообщаться друг с другом и поржать.

Миша сидел один за последней партой.

Когда он снимал очки, было заметно, какой он красивый парень. Красивый, но вялый, говорили девушки.

В прогулах, тусовках и хулиганстве Мишка не участвовал. Таких обычно не любят – говорят, «строит из себя».

Но к Мише все хорошо относились, и ребята, и учителя. Он притягивал всех покоем и улыбкой.

Ему не надо было суетиться, чтобы понравиться – он просто нравился.

Учительница по литературе считала меня и Мишу соображающими в книгах людьми. Опросив всех на тему какого-нибудь Онегина и дождавшись тишины, она говорила:

– Оля, а ты что думаешь?

Я не всегда читала произведения, по поводу которых задавался вопрос, но, к сожалению, надо было что-то думать, раз спрашивают. Поэтому я что-то отвечала, и все были довольны.

Дослушав меня, учительница говорила:

– Миша, теперь ты.

Бархатным голосом Миша ставил финальную точку в дискуссии на заданную тему.

Эти сцены всегда предшествовали домашним сочинениям.

А потом мы начинали что-то новое.

И вдруг почему-то, когда мы проходили то ли Гончарова, то ли Пушкина, урок по теме отменился, и к нам пришел Мишин папа Самуил Аронович рассказать о Мандельштаме.