Авеню Амстердам тоже была пустынна. Вокруг громоздились бетонные и кирпичные глыбы домов и где-то в каменных пещерах, ранее называемых квартирами, наверное, остались живые люди. Катастрофа, постигшая весь мир, здесь, в перенаселенном городе, свирепствовала более жестоко, чем где-либо в другом месте. Однако он был уверен, что среди миллионного населения Манхеттена наверняка остались живые точно так же, как и в других городах. Иш ехал, не подавая звуковых сигналов. Теперь встречи с людьми представляли для него мало интереса.

Он проезжал квартал за кварталом. Все вокруг было безжизненно. Наконец возле Левисон Стадиум он увидел признаки жизни: две изможденные собаки, что-то вырывающие друг у друга. Проехав немного, он заметил стайку голубей…

Вскоре он был уже у зданий из красного кирпича. Это был Колумбийский Университет. Рядом возвышалось здание недостроенного собора. Он уже никогда не будет достроен.

Иш толкнул дверь. Она открылась, и он вошел. Тут же у него мелькнула ужасная мысль о том, что весь собор забит телами тех, кто пришел искать здесь спасения в последнюю минуту. Но здесь не было никого. Он прошел в боковой придел и пошел по маленьким молельням. Он проходил их одну за другой. Здесь молились англичане, французы, итальянцы, русские — все жители этого громадного многоязычного города бывали здесь. Солнечные лучи проникали сюда сквозь грязные стекла окон. Все здесь было прекрасно так же, как и раньше. У него возникло желание броситься на колени перед одним из алтарей. Нет, то, что произошло, убеждает в том, что Бог совершенно не интересуется человеческой расой в целом или каким-либо человеком, в частности.

Он снова прошел к главному алтарю. Грандиозность собора подавляла его. У него сдавило горло. Да, здесь конец высших устремлений человечества. Иш повернулся и вышел на улицу к автомобилю…

По Соборному бульвару он поехал на восток, а затем, не обращая внимания на знаки, повернул в Центральный Парк и поехал по Восточной Аллее. В такой летний день люди могли прийти в парк, как это они делали всегда. Но не было никого. Не было даже белок, которых раньше было полно здесь. Видимо, одичавшие кошки и собаки разогнали их. На лугу он увидел пасущегося бизона, а немного подальше — лошадь. Он объехал Метрополитен музей, увидел Иглу Клеопатры, теперь уже осиротевшую, у статуи Шермана свернул на Пятую Авеню, и у него в памяти всплыли стихи: «Теперь все твои победы не имеют никакого смысла».

Несколько голубей взлетели, хлопая крыльями из Рокфеллеровского Центра. Видимо, их спугнул звук мотора. Он остановился посреди Пятой Авеню на углу Сорок Второй Стрит и вышел из машины, оставив Принцессу.

Он пошел на Восток по Сорок Второй Стрит. Пустые тротуары казались смехотворно широкими. Он вошел в Гранд Централь Терминал и посмотрел на огромные залы ожидания.

— Эй! — громко крикнул он и обрадовался, как ребенок, услышав эхо, перекатывающееся под широкими потолками.

Затем он снова вышел на улицу, и его внимание привлекла вращающаяся дверь. Он толкнул ее и оказался в коридоре большого отеля. Коридор, по стенам которого стояли кресла и диваны, вел к стойке.

Иш стоял у двери, и ему вдруг захотелось подойти и завести разговор с воображаемым клерком. Он телеграфировал из… э… Канзас Сити и заказал номер. — Да, мы получили заказ, номер приготовлен. — Где все это теперь? Сейчас свободны тысячи номеров, бедного клерка давно нет — где он теперь? — идея довольно идиотская.

Он еще раз осмотрел отель и увидел, что везде — на диванах, на креслах, на стойке, на полу — лежит толстый слой пыли. Может, так было и всегда, но вряд ли. Во всяком случае теперь пыль будет постоянным его спутником, частью его жизни. Вытирать ее теперь некому.

Вернувшись в машину, Иш продолжал путь на юг. На ступенях Библиотеки он увидел спящего кота. Тот лежал в такой позе, что был настоящей карикатурой на каменных львов, установленных у входа в Библиотеку.

У Билдинг Флатирон он свернул на Бродвей и поехал прямо к Уолл Стрит. Здесь они оба вышли из машины, и Принцесса тут же заинтересовалась следами на тротуаре. Уолл Стрит! Он наслаждался, прогуливаясь по этой пустынной улице. Кое-где в трещинках асфальта уже начала пробиваться зеленая трава. Он вспомнил семейное предание, что один из их предков, датский переселенец, имел где-то здесь свою ферму. И отец каждый раз, когда повышались налоги, говорил: «Мне бы хотелось и сейчас иметь ферму на Манхеттене.» Сейчас Иш мог выполнить его желание. Однако эта пустыня из камня, бетона и асфальта вряд ли пригодна для жизни теперь, он с удовольствием обменяет всю Уолл Стрит даже на небольшой клочок Центрального Парка.

Он снова вернулся в машину и поехал по Бродвею на юг, до самой гавани. Здесь был конец пути.

Может быть, оставшиеся в живых люди уплыли в Европу или в Южную Америку. Этого он не узнает. Но он точно знал, что именно здесь триста лет назад высадился на берег его предок, датский переселенец. И вот теперь Иш, его потомок, замыкает круг.

Он увидел статую Свободы. — Свобода! — иронически подумал он. — Наконец я получил ее. Я получил гораздо больше свободы, чем думали те, что установили статую этой женщины с факелом.

Иш продолжил свой путь через Ист Сайд, свернул в сторону, когда почувствовал тошнотворный запах, окружающий Бельвью Госпиталь, поехал на запад, проехал мимо Пенсильванского вокзала и, наконец, свернул на север по Одиннадцатой Авеню. Он увидел, что солнце уже спускается к горизонту и находится уже над трубами безжизненных заводов. Иш задумался над тем, где же ему провести ночь, как вдруг услышал голос: «Эй!»

Принцесса залилась сумасшедшим лаем. Иш остановил машину, оглянулся и увидел человека, вышедшего из дома. Иш вышел навстречу ему, оставив лающую Принцессу в машине.