Но путь от театральных образов, историй, метафор и других художественных тропов, наполнявших эти разнообразные средства информации, до политических и философских дискуссий не был улицей с односторонним движением. Существовал взаимообмен между театром и философскими сочинениями, сообщениями от миссионеров и путешественников, аболиционистским активизмом, представлениями менестрелей с блэкфейсами, уличными шествиями, изящными искусствами, политическими карикатурами, научными трактатами, песнопениями, патриотическими гимнами и политическими сочинениями. Один из примеров этой взаимной проницаемости между документом и перформансом – то, как театр преобразовывал философские трактаты, политические дискуссии о гражданских правах и научные теории о расе в популярную и доступную форму как для грамотных, так и для неграмотных. Это помогает объяснить, каким образом идеи о рабстве, расовой принадлежности и правах человека начинали свободно циркулировать за пределами интеллигентских и научных кругов. Театр и популярная культура придавали мощный импульс этим дискуссиям, пока межрасовые отношения в обоих городах развивались под давлением демографических и экономических факторов. Крайне важно, что театральные представления вплетались в более обширную культурную ткань политики, визуальных искусств, печати и уличных перформансов; взаимный обмен между всеми этими формами выражения помогал создавать трансатлантический лексикон рабовладения и аболиционизма.

Это исследование сосредоточено на двух важнейших городах британской Атлантики XVIII–XIX веков, Лондоне и Филадельфии, и культурном обмене между ними. Такой подход имеет как сильные, так и слабые стороны. Пьесы, карикатуры, баллады, афиши и политические сочинения распространялись повсюду во многих городах и странах. К примеру, труппа Нового театра, состоявшая преимущественно из британских актеров, совершала ежегодное межсезонное турне, включавшее в себя Балтимор, Бостон и Александрию; спектакли и исполнители ролей из этой театральной компании также мигрировали в Нью-Йорк. Между тем актеры трех лондонских театров, имевших королевский патент на исполнение сюжетных драматических произведений (Друри-Лейн, Ковент-Гарден и Хеймаркет), проводили свое межсезонное время, совершая туры в Дублин, Бристоль, Ливерпуль, Бат, Калькутту, Сенегал и другие части Британской империи. Таким образом, существуют явные ограничения методики, принятой в этой книге: нельзя прямо или точно экстраполировать культурный обмен между Лондоном и Филадельфией на полноценную концептуализацию ранней Американской республики, Британию XVIII–XIX веков или мир британской Атлантики в целом. Пьесы, карикатуры, стихи и аболиционистские сочинения публиковались во множестве городов и стран, и их создатели путешествовали повсюду, пересекая Атлантику и Тихий океан, отправляясь еще дальше.

Тем не менее культурный обмен между двумя городами позволяет взглянуть на представления о расовых различиях и рабстве в британской Атлантике. Лондон и Филадельфия были двумя крупнейшими городами этого региона в XVIII веке и начале XIX века 24 . Театральный и политический взаимообмен между ними был жизненно важен для развития антирабовладельческой и популярной культуры в Великобритании и Северной Америке с 1760-х по 1850-е годы. Первые в мире аболиционистские организации были учреждены в Филадельфии в 1775 году и Лондоне в 1787 году. Более того, в обоих городах заметный процент населения в конце XVIII века составляли темнокожие люди – примерно 10 000 в Лондоне и около 6400 в Филадельфии, – и их присутствие подогревало политику межрасовых различий, рабовладения и аболиционизма [Shyllon 1993; Drescher 1987: 28, 185, примеч. 10; Nash 1988: 137]. В силу Закона о постепенном освобождении, принятого в Пенсильвании в 1780 году, к 1820 году в городе жили более 12 000 свободных темнокожих граждан [Nash 1988: 137]. Лондонские аболиционисты, после успешной агитации за запрет работорговли в 1807 году, добились утверждения билля об освобождении в 1833 году, который привел в движение процедуру освобождения рабов в Британской Вест-Индии. Лондон был площадкой для ожесточенных парламентских дебатов о рабстве и его отмене, в то время как Филадельфия, утратившая столичный статус после переноса центра конституционной власти в Вашингтон в 1801 году, оставалась очагом аболиционизма и политических баталий. Но самое важное, в этих двух портовых городах существовали успешные театры и типографии, процветали непрерывный культурный обмен, торговля и туризм. Этот плодотворный взаимообмен был чрезвычайно важным для создания плеяды общих британо-американских образов, метафор и представлений о расовой принадлежности, рабстве и гражданстве, легко узнаваемых по обе стороны океана. Актеры, поэты, карикатуристы и политики выражали и популяризировали эти представления в пьесах, стихотворениях, полемических брошюрах, визуальном искусстве и театральных представлениях.

Однако же активный политико-культурный обмен между Лондоном и Филадельфией был не единственной причиной выбора этих двух городов в качестве объекта исследования; другим мотивом было укоренение идей и культурных форм в местных общественных и материальных реалиях, наряду с их сопоставлением по обе стороны Атлантики. Взаимодействие между трансатлантическим обменом и местными адаптациями, зависевшими от обстоятельств, – такими как совершенно разные постановки «Инкля и Ярико» в Лондоне и Филадельфии – в общем и целом привело к созданию британо-американской популярной культуры. Политический и культурный обмен между двумя городами проливает свет на возникновение британо-американской популярной культуры именно потому, что она родилась из трений между региональными факторами, специфическими для каждого региона, и трансатлантическими темами для дискуссий, общими для обоих городов в 1760–1850-е годы. Через обмен театральными постановками и связанной с театром печатной продукцией культуртрегеры в Лондоне и Филадельфии способствовали разработке особого смешанного лексикона, состоявшего из неоклассических мотивов, блэкфейс-бурлеска, концепций Просвещения о естественных правах и антирабовладельческих настроений. Художники, актеры, поэты, аболиционисты, карикатуристы и памфлетисты пользовались этим лексиконом (в равной мере легко узнаваемым в Великобритании и США XVIII–XIX веков) для достижения различных и часто соперничавших друг с другом политических целей.

В первые десятилетия XIX века взаимообмен между двумя метрополиями по-прежнему был отмечен культурным соперничеством из-за определений свободы и государственного устройства, уходящих корнями в Американскую революцию. В ходе этой конкуренции театральный, печатный и визуальный культурный обмен между Лондоном и Филадельфией (микрокосм того, что в целом происходило между Великобританией и США) был главной сценой этого соревнования. На сцене и за кулисами Джон Булл сталкивался лицом к лицу с Джонатаном – комическим персонажем, созданным британцами в насмешку над предполагаемой вульгарностью и бескультурьем американцев. Они стали шаблонными персонажами британско-американского лексикона о рабстве и расовой принадлежности в разгар утопической дискуссии о революциях XVIII века во Франции, на Гаити и особенно в Америке. Американская революция перевернула ход дебатов о рабстве, государственном устройстве и культурной идентичности по обе стороны Атлантического океана. Британцы тяжело переживали потерю американских колоний и приняли аболиционизм как способ восстановления своей высокоморальной позиции в качестве либеральной империи [Brown C. 2006: 2, 29; Colley 1992: 352]. В контексте послевоенного становления независимой нации американцы одновременно закрепляли и изменяли британскую культуру, о чем свидетельствуют изменения сюжета «Инкля и Ярико» в филадельфийском театре [Yokota 2001: 1–2; Tennenhouse 2007]. Спустя десятилетия после обретения независимости американский «великий эксперимент» с демократией, как писала британка Фанни Троллоп 25 в 1832 году, был стабильным ориентиром для переоценки британских и американских представлений о рабстве, свободе и государственном устройстве [Trollope 1832, 1: v].

Это исследование вращается вокруг оси трансатлантических дискуссий о рабстве и государственном устройстве в 1760–1850-е годы. Часть I охватывает период с 1760-х годов до окончания войны 1812 года, и три взаимосвязанные главы дают обзор дискуссий о рабстве и государственном устройстве, зародившихся во время Американской революции и достигших кульминации при отмене работорговли в 1807–1808 годах, а также имперских цивилизаторских миссий в Африке в 1810-е и 1820-е годы. В этот период лондонские и филадельфийские актеры, художники, поэты и аболиционисты создавали антропоморфные образы соперничавших политических идеологий в виде фигур Колумбии и Британии, даровавших свободу умоляющим о ней «чернокожим» рабам. Эти мотивы помогли сформировать специфические британские и американские концепции гражданства/подданства, став узнаваемыми трансатлантическими образами и персонажами, использовавшимися затем в диспутах о рабстве между лондонскими и филадельфийскими драматургами, аболиционистами, живописцами и карикатуристами.

В части II рассматриваются путешествия британцев в Америку, интерес к «демократическому эксперименту» по ту сторону океана в 1820–1830-х годах и связь с трансатлантическим развитием нового жанра расового бурлеска в представлениях варьете и карикатурах. В двух связанных главах описано развитие городских плутовских сюжетов в прозе, карикатурах, сценических постановках и афишах, а также связь ранних музыкальных исполнителей варьете (загримированных под темнокожих людей) с расистскими карикатурами. Эти главы помещают развитие «чернокожей» песенной поэзии в более широкий культурный контекст, включающий в себя неоклассическую драму, аболиционистскую риторику, а также театральные пространства и представления с разной политической окраской по обе стороны Атлантики. На совершенно разных игровых подмостках представления менестрелей с блэкфейсами продвигали коммерческую сторону концепций рабства и расовых различий разным слоям аудитории, как это делали их предшественники в карикатурах и варьете. Художники, актеры и комедианты пользовались этим новым жанром для реакции на освобождение рабов в Британской Вест-Индии и темнокожих в Филадельфии 1830-х годов.

Часть III исследует, каким образом бурлеск и утопические дискуссии о рабстве и расовой принадлежности возникали в ответ на новые революции и мятежи 1830-х и 1840-х годов – Вторую французскую революцию 1830 года, мятеж Ната Тёрнера и мощное восстание рабов на британской Ямайке в 1831 году, чартистское движение в Англии и беспорядки рабочих в Филадельфии, – пока волнения 1848 года прокатывались по всей Европе. Радикально настроенные драматурги, аболиционисты, лекторы и романисты перенимали американскую, французскую и гаитянскую революционную риторику для пропаганды расово инклюзивного братства промышленных «рабов на зарплате» и критики системы рабского труда. Однако на сцене и в печати эти утопические представления были представлены в пародийном виде, закреплявшем установленные расовые категории. В этом разделе показано, что утопический радикализм и расовый бурлеск, часто изучаемые отдельно, были переплетены друг с другом и вшиты в более масштабное полотно политической и расовой идеологии Атлантики. Я завершаю книгу обсуждением версий «Дяди Тома» и революционного антирабовладельческого наследия и прав, когда британские аболиционисты объединились с юнионистами против Юга до начала Гражданской войны в Соединенных Штатах, и демонстрирую, как лексикон эпохи революций, его образы и тропы, безусловно, сформировали культурное понимание расы и рабства.