Для исчезновения рабства и работорговли в англо-американском мире понадобились регулярные восстания рабов в обеих Америках, десятилетия аболиционистских кампаний и кровавая гражданская война. Но до того, как это случилось, британо-американская популярная культура, синтезировавшая аболиционизм, демократические принципы и расовый бурлеск, создавала театральные, художественные и песенные образы свободы, рабства и государственного устройства со смысловым соперничеством по обе стороны Атлантики. Сплав радикальной и реформистской мысли с «научными» конструктами о расе имел долгосрочные последствия для современной философской мысли и культуры. Действительно, лишь в 2005 году Королевская опера в Ковент-Гардене, где проходили многочисленные премьеры драматических постановок о рабстве в XVIII веке, наконец отказалась от обычая выхода на сцену белокожих актеров в блэкфейс-гримировке как от «устаревшей и бестактной актерской традиции» после публичного скандала из-за выбора белокожей певицы меццо-сопрано на роль темнокожей героини 26 . Современная популярная культура по-прежнему испытывает на себе наследие XVIII и XIX века и остается мощным инструментом для формирования общественного мнения и подспудных социальных норм.

Англо-американский аболиционист, революционер и памфлетист Томас Пейн представил истоки республиканской свободы в песенном стихотворении, впервые опубликованном в Pennsylvania Magazine в июне 1775 года под псевдонимом Атлантикус. Он восторженно описывал, как «богиня Свободы» спустилась с небес «в светоносной колеснице» и посадила «прекрасную распускающуюся ветвь» из «вышнего сада» на «мирном берегу» Америки. Когда древо свободы пустило корни, «слава его плодов» собрала братство «равнодушных к чинам и отличиям… с востока до запада» для основания эгалитарной демократической республики, «ибо их храмом была Свобода». Положенное на популярную мелодию «Греческие боги» и разошедшееся массовым тиражом произведение Пейна использовало неоклассическую символику для определения и продвижения идей Американской республики, основанной на самоочевидных истинах о естественном и равном праве на жизнь, свободу и поиски счастья, и защиты осуществления этих прав повсюду в трансатлантическом мире. Лирика Пейна отражала не только его утопическое представление об Американской революции, но и демократические принципы, предшествовавшие первым движениям за отмену рабства и работорговли в Атлантике, основанным в Филадельфии в 1775 году и Лондоне в 1787 году. Эти ранние антирабовладельческие инициативы привели к постепенному отказу от рабства в Пенсильвании и других северных штатах в конце XVIII века, а впоследствии – к упразднению работорговли в Великобритании в 1807 году и США в 1808 году.

Псевдоним Атлантикус был совершенно уместным для Пейна, так как британские и американские поэты, художники и драматурги пользовались общей метафорой богини храма Свободы для защиты значения свободы и рабства во время и после Американской, Французской и Гаитянской революций. По обе стороны Атлантики рабство было крайне важным для формирования современного гражданского самосознания. Нигде это не было столь очевидно, как в Филадельфии и Лондоне революционной эпохи – очагах антирабовладельческого энтузиазма. В ответ на запрет на работорговлю драматурги, поэты, художники, архитекторы и поборники аболиционизма в обоих городах пользовались обожествленными фигурами Британии и Колумбии в своих храмах Свободы для переосмысления британской и американской мифологии, связанной со свободой, с гражданством и подданством. В лондонских и филадельфийских театрах Британия и Колумбия в своих храмах Свободы представали на сцене в аллегорических танцах, пантомимах и на транспарантах – раскрашенных сценических декорациях с задней подсветкой – как раз в то время, когда вводились в действие британские и американские запреты на работорговлю. Однако в этих театрах богини храмов Свободы исключали гражданские права и привилегии для темнокожих. Действительно, не только в театре, но и в архитектуре, живописи и поэзии Британия похвалялась своей национальной свободой, вместе с тем пропагандируя имперское этнокультурное превосходство, узаконивавшее продолжение колониального рабства. Между тем Колумбия превозносилась революционными художниками, поэтами и аболиционистами за ее республиканские ценности свободы и равенства с антирабовладельческим подтекстом. Но когда актеры представили богиню Свободы на филадельфийской сцене в 1808 году, они чествовали ее как символ политической независимости, но не личной свободы от рабства. Эта постановка укрепляла представление о белом цвете кожи и мужественности как об определяющих чертах американского гражданства.

Популярный язык и символы, которыми пользовались лондонцы и филадельфийцы для выражения этих контрастирующих гражданских концепций и определения места рабства в государственном устройстве, были не просто неоклассическими представлениями о современных гражданских принципах. Поэты, драматурги и аболиционисты также задействовали блэкфейс-бурлеск для преодоления расовых опасений насчет рабства, свободы и гражданских прав, высвобожденных Американской революцией, последующими революциями во Франции и на Гаити и увенчанных возобновлением боевых действий между Великобританией и Соединенными Штатами во время войны 1812 года. В эти революционные годы британские актеры, художники, поэты и аболиционисты пользовались образом «умоляющего раба» для изменения и взаимного наложения смыслов: в качестве предшественника менестреля – темнокожего клоуна в исполнении белого актера, символа ксенофобских страхов перед расовым смешением (особенно после притока бывших американских рабов в Великобританию) и спикера-аболициониста, преобразующего концепцию британского храма Свободы в антирабовладельческом направлении для опровержения американских обвинений Британии в тирании. В ранние годы Американской республики существовал краткий утопический период, как будто обещавший распространение «права на жизнь, свободу и достижение счастья» на африканцев, но к началу XIX века американцы, пользуясь британскими персонажами темнокожих рабов в исполнении белых актеров, создали новый оскорбительный вид расового унижения с помощью карикатур и афиш с блэкфейсами, свидетельствовавших об отказе от радикальных революционных надежд на свободу и гражданские права для афроамериканцев.

После отмены работорговли филадельфийцы и лондонцы следовали этим национальным тенденциям, когда вовлекли мифологию британской и американской свободы в полифонический диалог с фантазиями о христианизации и «цивилизации» «темного континента – Африки». Работы художников, поэтов и актеров XIX века, симпатизировавших отмене работорговли, помогали сосредоточить надежду на спасении африканцев от ужасов войны, язычества и внутренней работорговли в Африке. Для лондонцев это представление об искупительной свободе для Африки было тесно связано с чествованием отмены работорговли и тем, как это примиряло британский национальный либерализм с рабовладельческим империализмом. Напротив, в Филадельфии евангельские миссии, вдохновленные Вторым великим пробуждением 27 , переплетались с усилиями по «репатриации» свободных темнокожих людей в Африку. Эти попытки исходили из расистских побуждений изгнать афроамериканцев из храма Свободы Колумбии и подкреплялись желанием распространять христианство и демократию в Африке. «Богиня Свободы» и «умоляющий раб» были ключевыми мотивами общего лексикона британцев и американцев, используемыми в театрализованных зрелищах, прославлявших отмену работорговли и распространение свободы на Африку, а также пародиях, фигурально лишавших африканцев права на британское подданство или американское гражданство.

В то время как британцы и американцы физически встречались в годы революции на поле боя, они также принимали участие в творческих и философских баталиях о смысле рабства, свободы и тирании. Живописные события и риторическое соперничество в годы революций во Франции и на Гаити не только усилили трения по поводу рабства и государственного устройства между Великобританией и Соединенными Штатами, но и привели к войне 1812 года. Но в течение периода британо-американской враждебности и войны, предвосхищенной протестами американских колоний в 1760-х годах и завершившейся после 1812 года, трансатлантический взаимообмен продолжал дискуссию о рабстве, расовой принадлежности и государственном устройстве в стихах, пьесах, карикатурах и памфлетах, узнаваемых по обе стороны океана. Британские и американские художники, драматурги, поэты, миссионеры, путешественники и аболиционисты формировали (несмотря на соперничавшие формулировки) общий лексикон образов, идей и печатной продукции: чернокожий раб в исполнении белого актера как символ рабства, неоклассическая богиня храма Свободы как метафора государственного устройства и имперский цивилизаторский мандат по отношению к Африке.

Двадцать шестого декабря 1807 года, когда конгресс узаконил запрет на зарубежную работорговлю, филадельфийский Новый театр на Честнат-стрит представил пьесу «Дух независимости», где, согласно афише, присутствовал «огромный символический транспарант под названием “Дух Америки” и особый танец в храме Свободы» 28 . Во время и сразу же после Американской революции филадельфийские художники, менестрели, актеры и участники праздничных шествий создавали представления с участием Колумбии как «Духа Америки» – антропоморфного символа зарождающейся нации и хранительницы естественных прав на личную и политическую свободу. Глубоко тронутые демократическими представлениями о революции, филадельфийцы стали изображать Колумбию дарующей личную свободу молящим рабам со своего трона в храме, рассматриваемом как метафора органа власти. Но актеры Нового театра лишили Колумбию освободительной силы в «Духе независимости». Их «Дух Америки» не обещал освобождения, и образы рабов-просителей нигде не появлялись. Это воплощение Колумбии прославляло идею национального единства, но уклонялось от проблемного вопроса о рабстве, просто не допуская рабов в храм Свободы. Гарантия политических свобод от Колумбии была разведена с ее предыдущим обещанием личной свободы для всех и каждого.

Театральный образ Колумбии был одновременно мерилом и движущей силой для политических импульсов американской нации. Удаление рабов из храма имитировало общие сдвиги государственной политики, в том числе убаюкивающую паузу в антирабовладельческой активности и новые попытки с помощью насилия ограничить участие свободных афроамериканцев в политической деятельности. Эта обратная реакция была следствием отмены работорговли, когда заметный рост численности свободных темнокожих общин в северных городах привлек недоброжелательное внимание, и белокожее население опасалось, что мятежный дух Сан-Доминго распространится на всех темнокожих, в том числе рабов, в Соединенных Штатах. В этом контексте некоторые белые филадельфийцы восприняли отмену работорговли как катализатор пугающей вероятности всеобщего освобождения рабов и, следовательно, огромного притока свободных темнокожих людей, которые хлынут в город с требованием гражданских прав и участия в государственной политике.