— Поняла. Ладно. И так хорошо. Времена те, конечно, гадкие были. Малая была, но помню. Авдея-козлину тогда почти сразу, в 19-м чекисты на улице стрельнули, с барахлом попался, да за нож схватился. Мать в 24-м спьяну угорела, легко, во сне.

Дмитрий молчал.

— Я-то пережила. Может, оно так и легче стало, — зло сказала Райка. — Всё думала, отец с братом объявятся. Куда там. Видно, обстоятельства, да.

— Ну что ж… — беспомощно сказал Дмитрий. — Оно же и так бывает.

— Пережила. Мне-то что. Не жалуюсь. У нас такой мальчишка был — Петька-Черт. С братом знакомство водил.

— И что?

— Муж. Институт уж окончил. Прям золото, а не парень, — Раиса неожиданно широко и счастливо улыбнулась.

Зубы у нее были крепкие, прямо на загляденье. Никакой стали и золота таким зубам не надо.

— Ой! — с некоторым ужасом пробормотал Дмитрий — в голове уж совсем всё вразброд пошло-поехало.

Райка захохотала, на миг схватила за руку, прижалась:

— Всё! Отдал кошелку, пошел прочь, подлюка. Мужу ничего не скажу — пусть спит крепко. А день нынче хороший. Слышь, парень, ты моего брата встретишь — скажи, пусть по праздникам открытки шлет. Хоть два раза в год. Можно не от себя, а от подруги по курсам — вроде как Маней Дмитриевой ее зовут. Адрес дать?

— Давай.

Дмитрий записал адрес на клочке рабочего чертежа — карандаш аж прыгал. А сестра уже шла прочь.

— Стой! — догнал в три прыжка. — Слушай, красавица безумная. Брат у тебя скотина, кто спорит. Но гостинец малому передать надо бы. За подлючесть не сочти. Ну пожалуйста!

Выгреб из кармана недавнюю зарплату.

Раиса глянула:

— Шмякнуть бы тебе по наглой харе. Да день больно хороший. Давай, не лишние будут. При условии — свои малые появятся, непременно сообщи. Маня пусть напишет, она не развалится.

— Напишет, вот увидишь, непременно напишет.

Уходила сестра не оглядываясь, от тяжести кошелки чуть кренясь. Смотрел вслед как дурак, двинуться не мог.

У поворота все же оглянулась, чуть заметно махнула.

В тот день взял бутылку «беленькой», вечером сидел, смотрел на мебель, собственноручно сделанную — недурно получилось. Думал. Да как оно может быть? Райка такая умная, взрослая… и племяш… а мать уж давно.… А Петька-Черт? Нет, только подумать?! Да как он умудрился, прощелыга этакий?! Там же и взглянуть не на что было, сопляк сопляком. Господи ты боже мой…

* * *

26.02. 1945. Восточная Пруссия

7 км от перекрестка Вильтитен

1:42

Рация сама ожила — вызывал батальон. Ага, хорошо, дошли значит, гонцы подстреленные-померзшие.

Довольно долго проверяли — старый позывной машины лейтенанта Терскова в штабе уже не помнили, проявляли понятную осторожность. Но взаимно проверились. Олег, частично шифруясь, местами иносказательно, обрисовал обстановку. Штаб немедля начал думать новые планы, приказал наблюдать и быть на связи.

Наблюдать было особо не за чем — в оптику Олег видел только часть вершины холма, сейчас там было темно, туманно и пусто, а может, и просто темно да туманно. Снаружи невооруженным взглядом было даже виднее. Ну, там Митрич наблюдал, терпения и усидчивости деду было не занимать.

Подумалось, что заряжающий рядовой Иванов уж очень метко из винтовки бьет. Чувствуется солидный опыт и привычка, явно не в запасном полку его наспех учили. Положил фрицев, словно в тире парка культуры и отдыха. Не-юный ворошиловский стрелок, гм.

— Темная все-таки личность — наш дед, — пробормотал Олег, глядя на слабо светящуюся, ждущую приема рацию. — Оно и хорошо, а то б положили нас нахрен в той поганой траншейке.

Рация молчала, поскольку размышление было явно не эфирное. Олег передернул плечами — в машине было холодно, и полез искать чего-нибудь пожрать.

Понятно, если знаешь где искать, что-то да найдется. Концентраты и банку немецкого варенья лейтенант Терсков оставил ввиду несвоевременности данного меню, тушенку и сухари изъял. Вскрыл немецким штыком, наскоро съел половину, высунулся в нижний люк:

— Митрич?

— А?

— Перекуси, тут есть.

— Хорошо, когда есть. Только, сдается, не дадут поужинать. Не иначе гости придут.

— Видел что?

— Нет. Чую. Потом поем. Если не раздумаю.

Олег покачал головой, убрал съестное. Решил глянуть в оптику, но снизу тревожно поскреблись:

— Я ж говорил. Идут! Фрицы. Рыл пять. Уходить будем?

— Нельзя, я же на связи.

— Тогда сожгут нас к свиням собачьим. Обнаружат, бахнут с высотки и всё. Передай, что принимаем героический бой, что ли.