Внешность его изменилась — это было заметно невооруженным глазом. Его кожа стала на несколько тонов светлее, будто бы поблекла. В глазах исчезла та искринка, что всегда меня так притягивала, а вместо этого появилась какая-то невидимая тень.

Мы приехали в аэропорт. Водитель помог выгрузить несколько чемоданов Стефана, а затем отъехал на парковку, чтобы дождаться меня и потом отвезти домой. Я взяла один чемодан парня и помогла ему дойти до стойки регистрации. Ему выдали билет, и мы пошли туда, где наши пути разойдутся.

В этот момент я ощутила сильный укол боли. Я обняла его, как будто стараясь запомнить каждый штрих его кожи, каждый нюанс его аромата. Я на ощупь искала тепло, которое давала мне его близость. Несколько месяцев без него… Эта мысль вызывала в груди тягучую боль. Я пыталась уговорить себя, что это вообще не так уж долго, ведь есть письма и звонки, но даже эта логика не могла унять растерянность. Как будто эти несколько месяцев — это не просто время, а целая вечность, когда мы будем отдалены друг от друга, каждый в своем мире. Что ждёт нас впереди? Сможем ли мы сохранить нашу связь через расстояние? Эти вопросы висели в воздухе, но я упрямо тянула за собой надежду. В глубине души я верила, что расстояние — это просто испытание, которое укрепит нашу любовь, а не разрушит её.

— Мне пора, Милс, — прошептал он, осторожно поглаживая меня по волосам. Я тихонько плакала, зажмурив глаза. — Только не говори мне «прощай», хорошо? Мы уже скоро увидимся.

Я подняла на него свои голубые глаза, которые приобрели оттенок морской волны, а затем слабо кивнула. Он поцеловал меня в лоб, в нос, в обе щеки, а после нашел губы.

— Я люблю тебя, Милисента Астрид Гринграсс, — прошептал он, проводя носом по моей щеке.

— Я люблю тебя, Стефан Адам Феррар, — ответила я. — Я буду скучать.

— Я вернусь, Милс. Ты не заметишь, как пройдет время.

Он хотел в это верить, но не знал, что в это не верю я. Каждый день без него будет казаться мне вечностью, в которой я погрязну по самую голову.

Ты вернешься, я знаю… И когда это произойдет, я встречу тебя самыми крепкими объятиями.

Стефан

Сколько времени нужно человеку, чтобы понять ценность собственной жизни? Это вопрос, который, вероятно, беспокоит каждого из нас в разные моменты. В юности, когда все кажется легким и беззаботным, мы порой не задумываемся о том, насколько хрупок наш баланс. Мы стремимся к приключениям, рискуем, пускаемся в безумные поступки, не думая о последствиях. В такие моменты жизнь кажется бесконечной, а ее ценность — чем-то абстрактным. С возрастом, с накоплением опыта, с столкновением с трудностями и потерями приходит осознание того, что жизнь не всегда проста и справедлива. Но почему осознание ценности жизни приходит именно в такие тяжелые моменты? Почему мы не можем понять это раньше?

На то, чтобы понять, как важна моя жизнь, мне хватило всего несколько секунд.

Лейкемия.

Когда врач позвонил мне и произнес это слово, мир вокруг меня раскололся на тысячи мелких кусков. Лейкемия. Я не поверил. Слишком ненастоящее, слишком далекое от реальности, которую я знал. Это был как удар грома среди ясного неба, и вдруг вся моя жизнь зазвучала как треск разбившегося стекла. Я думал, что знаю, что такое боль. Я знал физическую боль — вывихнувшую лодыжку, сильную простуду, последние изматывающие тренировки в зале. Но то, что я испытал в тот день, было совсем иным. Это была не просто физическая боль. Это было что-то более глубокое, пронизывающее. Это была боль, пробирающаяся в самую суть, как если бы кто-то взял мое сердце и сокрушил его медленно и настойчиво, заставляя меня чувствовать каждую каплю горечи, разочарования и страха.

Я сразу рассказал обо всем родителям и дедушке. Они пытаются выглядеть оптимистично. Они говорят правильные слова, уверяют, что я выздоровею, но я вижу в их глазах то же беспокойство, что и в своих. Каждый взгляд полон любви и тревоги, и это причиняет мне такую же боль, как и телесные страдания. Я не хочу быть тяжелым бременем для них. Я не хочу, чтобы они мучились и переживали вместе со мной.

Я давно начал подозревать, что что-то не так. Иногда, когда я смотрел в зеркало, я увидел худшую версию себя. Лицо стало более худым, а глаза потускнели. И тогда, когда мне действительно было тяжело, я замечал, как на щеках выступали слезы. Я не говорю о тихом плаче. Это были рыдания, полные отчаяния, словно все мои надежды умирали вместе с этими слезами. Никогда не думал, что снова буду плакать. После смерти Адрианы, а затем любимой лошади Изи, я пообещал себе, что никто больше не увидит моих слез. Однако сейчас я вижу их слишком часто. Я держусь. Я борюсь. Но иногда, когда ночь глубока, а тьма жадно поглощает собой все светлые мысли, я спрашиваю себя: «Насколько долго я смогу это выносить?» Боль, которая разъедает меня изнутри, превращается в постоянный компаньон. Я научился жить с ней, но не смирился. Иногда она так сильна, что кажется, будто она затмевает все — каждый радостный момент, каждую улыбку.

Единственными человеком, которому я ничего не сказал, была Милисента. Я знал, что должен был бы поговорить с ней, открыться, но в этом мгновении все выглядело бы так, будто признание о моей болезни станет камнем, который я утоплю в её душе. Каждый раз, когда я смотрел на свою девочку, моё сердце сжималось от боли, и в глазах возникала тень. Я искал в её взгляде тепло, искренность, счастье — все те вещи, которые мне так дороги, которые давали мне стимул бороться за эту жизнь. Я не хотел разрушать её мир своими несчастьями, не хотел быть тем, кто затмит её радость своей болью. Я смеялся вместе с ней, ловил её взгляд, искренний, полон надежд и мечтаний. И в такие моменты я вспоминал, как чувствовал её нежные руки, как будто они могли отвести меня от этой проклятой участи. Но, к сожалению, я знал, что никто не может спасти меня от меня самого. Иногда я смотрел на себя в зеркале и ненавидел отражение. Слабый, полон страха, прячущийся за маской, которую я так искусно создавал. Иногда боль становилась невыносимой, и мне казалось, что она вот-вот вырвется наружу, откроет все мои тайны, но я снова сжимал кулаки и прятал её, как зловещий секрет.

Я просто не хотел, чтобы Милисента смотрела на меня, как на умирающего, чтобы в её глазах не появлялся страх и жалость. Я предпочитал оставаться для неё тем, кто я был, даже если эта маска трескалась от давления. В конце концов, я не мог отнять у неё право на счастье — даже если оно было кратковременным. И так я остался в тени, постоянно тоскуя по истине, которую боялся высказать, в то время как мой мир медленно распадался на кусочки. Я не знал, что будет дальше, но одно я понял точно — моя боль была не только физической, но и глубоким душевным страданием, которое преследовало меня в каждом дыхании. Я был заперт в клетке своего молчания, и в этой тишине одиночество становилось моим самым верным спутником.