– Есть кое-какие новости, – говорит Корнелия.

– Какие? У нас никогда не бывает новостей.

Служанка проводит по лбу натруженной рукой.

– Если ты так туда стремишься и я не сумею тебя остановить…

– Не сумеешь. Мне уже восемнадцать…

– Знаю. Но тогда просто будь помягче.

Наставление удивляет. Почему именно Тея должна быть помягче, когда ее держат в неведении?

– Разве я бываю сурова?

Корнелия мрачно смотрит на нее.

– Кто-то умер? – спрашивает Тея, теряя терпение, хотя даже не представляет, кто бы это мог быть. Ей некого терять, кроме Вальтера.

Служанка на мгновение закрывает глаза.

– Просто заходи уже. Хотя сомневаюсь, что твой отец меня за это поблагодарит.

И она торопливо уходит в сторону кухни.

Головокружительные ощущения от последних нескольких часов в театре канули в Лету. Тея хочет за них уцепиться, но в этом доме такое невозможно. Будто подарка на день ее рождения от Вальтера и не было вовсе. Невыносимо. Почему ее семье вечно надо все испортить?

Тея оставляет золотое платье Ребекки на стуле у двери и заходит в гостиную. Отец сидит у края пустого камина, в просторной комнате очень холодно. По другую сторону каминной полки стоит тетя Нелла, и лицо ее измучено. Она удивленно поднимает взгляд.

– Тея? Ты почему не готова?

– Кто умер? – спрашивает девушка. – Нельзя идти на бал, если кто-то умер.

– Никто не умер, – отвечает отец и вздыхает. – По крайней мере, пока.

– Папа? – обращается к нему Тея, теперь уже мягче, вспомнив совет Корнелии.

– Иди сюда, дитя. – Он протягивает руку, и Тея, приблизившись, вкладывает в нее ладонь. – Тебе не о чем беспокоиться.

– Корнелия сказала то же самое, но я ей не верю.

– И ты права, – произносит тетя, усаживаясь у другого края камина. – Отто, скажи ей. Скрыть не выйдет.

– Я и не собирался скрывать! – огрызается отец Теи. – Но сегодня день рождения моей дочери, Петронелла.

– Папа, ты меня пугаешь.

Он поднимает взгляд на Тею.

– Бояться нечего. Все можно решить. Что именно? К сожалению, я потерял работу в ОИК.

– Что? Ты ушел?

Отец огорчен.

– Меня выгнали.

Сперва Тея никак не может осознать услышанное. Выгнали? Как такое возможно? Сколько она себя помнит, отец работал в самой известной компании города. Он хороший клерк, очень хороший, он уже пятнадцать лет составляет перечни грузов, поступающих с востока. Мускатный орех, соль, корица, гвоздика, шелк, хлопок, медь, фарфор, серебро, золото и чай – Тея прекрасно знает все эти слова, они – на языке каждого амстердамца, все эти предметы роскоши и новинки, что стекаются в город под надзором Отто, внесенные в списки его рукой.

Она смотрит на него, своего трудолюбивого отца, который разводит руками, словно пытаясь найти ответ в линиях своих ладоней.

– Я не понимаю, – произносит Тея.

– Они сказали, что я слишком стар.

– Слишком стар?! – Тея виновато вспоминает собственные мысли с утра при виде отца в ночной рубашке. Жаль, их не забрать назад. – Ты совсем не стар.

– Говорят, что я медлительней остальных.

Тетушка Нелла с отвращением фыркает. Горло Теи сводит спазмом, голова идет кругом. Отец теперь не просто отец, теперь он стал человеком, к которому могут придираться. Осознание ужасно. Тее хочется побежать в ОИК и на кого-нибудь накричать. Она смотрит на тетю, не такую взбешенную, но мрачную.

– Но с тобой работают мужчины того же возраста, – возмущается Тея. – А Берт Схипперс – и вовсе древний старик! Некоторым там за шестьдесят.

– Я об этом тоже говорила, – отзывается тетя Нелла.

Корнелия, войдя в гостиную, с несчастным видом встает в углу.

– Кто-нибудь голоден?

– Я не думал, что это случится, – говорит отец. – Но должен был предвидеть. Мне поручали только самые мелкие сделки. Самые незначительные поставки. Ничего существенного, несмотря на мой опыт.

– Люди в ОИК приходят и уходят, как приливы, – замечает Корнелия. – А ты там постоянно.

Отец смотрит на Корнелию:

– До сих пор.

– Возмутительно! – снова вскакивает на ноги тетя Нелла и хлопает ладонью по каминной полке. – Все это мнимое поощрение честолюбия и твердости характера, о котором в ОИК, да и во всей нашей республике, так любят занудствовать, в то время как на самом деле город возвышает лишь немногих из правильных семей.

– Правильных семей, – повторяет отец. – Можно выразиться и так.

Воцаряется тишина. Все четверо размышляют о будущем, которое в одночасье стало еще более туманным. Словно канаты, что удерживали их у берега, были разрублены и семья Теи теперь дрейфует в неизведанных водах, не имея ни малейшего представления, куда же их занесет. Тея знает, чего отец ей ни за что не скажет: скорее всего, увольнение не связано ни с его возрастом, ни с расторопностью, ни с «правильностью» его семьи. Можно выразиться и так. Все написано на его лице, таком усталом. Семья годами верила, что ограждает дочь от чужих взглядов и едких слов. Еще и надеялись, что сама Тея ничего не замечает, жалкое зрелище. Иногда Тее хочется, чтобы они просто-напросто констатировали очевидное, а не делали вид, будто люди не пытаются коснуться ее волос или выспросить, откуда она родом и почему так выглядит, несмотря на чистейшее амстердамское произношение. Быть может, вовсе не возраст Отто Брандта жирно перечеркнул его имя в большой книге Ост-Индской компании. Но они, вероятно, никогда не узнают правды.