– Прости, – шепчет Нелла. – Отто, прости меня. Нервы.

Он делает вид, что не услышал. Холл кажется высоченным, как собор, и мерцает тысячей медовых свеч. Стены обиты новехонькой красной кожей, на вид – свиной. Несомненно, плотной на ощупь и заглушающей звуки. По обе стороны холла висят две гигантские картины. Изображены на них – насколько Нелла успевает понять, прежде чем подходит еще один лакей, чтобы забрать головные уборы и плащи, – Благовещение и Воскресение Христово. Картины поражают масштабом, изобилуют фигурами, а детали свидетельствуют скорее о работе мастера, а не цеха. Между картинами возвышаются две огромные закрытые двери.

Лакей уносит вещи и возвращается с пронумерованным медным жетоном. Нелла благодарит и прячет жетон в свою маленькую бархатную сумочку. Окидывает взглядом спутников. Отто, в лучшем черном шерстяном жилете и парчовой рубашке с широким воротником, выглядит изысканно, однако по лицу видно, как ему здесь неуютно. Похоже на правду, ведь Нелла тоже чувствует себя не в своей тарелке. Приглушенный гул бального зала, сотни голосов, которые то раздаются, то утопают среди звуков оркестра, – все это пугает. Отто и Марин, возможно, сопровождали Йохана на подобные мероприятия, но Нелла – никогда. Собрания, на которые муж брал ее с собой, были куда скромнее – только для купцов, членов гильдий и их жен, и все разговоры там велись о делах. Нелла помнит бал серебряных дел мастеров, который проходил в крошечном, по сравнению с этим, здании. Йохана теперь нет рядом, чтобы ее защитить. Нелла берет себя в руки. Теперь она на восемнадцать лет старше. Уже не маленькая девочка.

Она бросает взгляд на Тею и замечает, насколько племянница равнодушна к великолепию особняка Клары Саррагон. Будто Тея смотрит на все эти потрясающие вещи, но не видит их перед собой. На ней золотое платье, явно позаимствованное у какой-то из актрис, и она сверкает, как сокровище для запрестольного образа. Прямая спина, молодость, красота и сверкающий наряд: Тея куда больше подходит этой обстановке, чем ее тетя или отец.

Нелла подавляет кольнувшую сердце ревность – сожаление о собственной юности. Она тоже в лучшем платье – серебряном, которое давным-давно заказал для нее Йохан. С тех пор Нелла не похудела и не поправилась, но ей кажется неправильным носить это платье из прошлой жизни. На мгновение Нелле хочется снова стать восемнадцатилетней – и быть в золотом, а не серебряном платье.

«Нет, – говорит она себе. – Ты здесь ради Теи, а не каких-то старых воспоминаний».

– Выше нос, – шепчет Нелла, хотя едва ли племянница нуждается в наставлениях. – Мы имеем точно такое же право находиться здесь, как и все остальные.

Поток людей, прибывающих следом, подталкивает троицу к дверям бального зала, которые распахиваются при их приближении. Жар накатывает волной, и на мгновение Нелла забывает дышать. Если фасад и холл впечатляли, то этот зал вовсе потрясает.

– Святоши были бы вне себя, – ворчит Отто, разглядывая зеркальные стены.

Зеркала – повсюду, по бокам и, к их изумлению, даже над головой. На потолке нет ни trompe l’oeil [9] , ни карнизов, ни фресок – лишь огромные золоченые полотна зеркального стекла. Голоса гостей сливаются в какофонию, смешиваясь, сталкиваясь, а затем снова сплетаясь со звуками скрипок. Слуги с высоко поднятыми подносами, уставленными кувшинами вина и хрустальными бокалами, огибают пышные юбки дам и пошатывающихся мужчин.

Самые почетные гости – регенты и регентши, представители знатных династий, которые издавна прибрали к рукам кошельки города, а вовсе не купцы, которые кладут в эти кошельки деньги. Нелла вдруг вспоминает вопросы Отто – «Зачем она вообще нас пригласила? Поглазеть?», – и на миг ее переполняет сожаление, что она заставила их сюда прийти. Ведь, за исключением слуг и нескольких музыкантов, она не видит никого похожего на Отто и Тею. Быть может, он прав: чернокожего из дома на Херенграхт, его дочь смешанных кровей и вдову мужчины, утопленного якобы за его грехи, пригласили сюда только чтобы взбудоражить кровь сплетнями. Прийти сюда было ужасной идеей.

Нелла уже собирается отступить, схватить Отто и Тею за руки и вернуться на Херенграхт, как вдруг из толпы выступает Клара Саррагон, с головы до ног разодетая в ярко-бирюзовый шелк.

– Ага! – восклицает Клара пронзительным, глубоким голосом. – Мадам Брандт. Сердечно приветствую. Как же, вы без напитков?

Нелла низко приседает в реверансе.

– Мадам Саррагон. Уверена, я что-нибудь найду.

– Нет. Напитки найдут вас сами. – Клара машет в сторону слуги. – В конце концов, это их работа.

Женщина улыбается, демонстрируя два ряда аккуратных зубов. «Не могут они быть настоящими, – думает Нелла. – Кларе точно около пятидесяти. Ходят слухи, что она от рассвета до заката жует засахаренные фрукты».

Клара поворачивается к Отто и Тее.

– Наконец-то мы встретились, – произносит она, протягивая Отто руку. – Наслышана.

У Неллы перехватывает дыхание. Она не хочет, чтобы Отто подумал, будто она говорит о нем за его спиной. Отто целует хозяйке руку.

– Мадам Саррагон. Также наслышан.

Что-то мелькает на лице Клары – и тут же исчезает.

– Ваша дочь, Тея?

– Верно.

Взгляд Клары скользит по телу Теи, затем возвращается к ее глазам.

– У вас есть братья или сестры?

– Нет, мадам Саррагон, – отвечает Тея.

– Что ж, тогда лишь на вас все надежды.

– Прошу прощения?

Клара смеется:

– За этим сюда и приходят, девочка. Разве вас не предупредили? Вы здесь, дабы найти мужа.

Тея поворачивается к тетушке, потеряв дар речи. Смотрит на отца, и тот отводит взгляд. Прежде чем Нелла успевает хоть что-то сказать, объяснить, Клара Саррагон продолжает: