От их перебранки неизменный звон в левом ухе звучит еще назойливее. Этим ухом я практически не слышу — последствия детской болезни. Единственные звуки, что воспринимаются им четко и ясно, — постоянные шумы в нем самом. В подростковом возрасте врачи «Верукса» попытались меня вылечить, однако добились лишь того, что звон стал четче и яснее. Хотели продолжить попытки, но я заявила, что с меня хватит.

Лурдес выпрямляется в кресле и откидывает косички за плечо.

— Значит, теперь ты у нас специалист по связи? А, Воллер?

— Я тебя умоляю, ты же, черт возьми, просто практикантка и…

— Хватит! — не выдерживаю я.

Все трое смотрят на меня, и я чувствую выжидательное молчание Ниса.

— Кто-то в беде. Мы обязаны попытаться оказать помощь. Регламент тридцать пять, параграф пять.

Конечно, этот же самый регламент рекомендует по возможности сначала обратиться в диспетчерскую службу «Верукса».

Но это далеко не первый регламент, что мы нарушим здесь, вдали от корпоративных бюрократов, которые сочиняют правила, не отрывая задницу от Земли. Вообще-то мы должны носить форму «Верукса» и постоянно пристегиваться. Как будто нас здесь кто-то увидит. Или мы с чем-то можем столкнуться. А уж если генератор микрогравитации откажет, никакие ремни безопасности не помогут.

Кроме того, если свяжемся с диспетчерской, они передадут вопрос выше по инстанции, а там будут передавать выше и выше, пока, наконец, не попадется кто-то готовый принять решение. Если люди в беде, на счету каждая минута.

— Воллер, задай курс на координаты, что даст тебе Лурдес, — приказываю я, опустив все эти рассуждения.

Пилот открывает рот, явно чтобы протестовать, и Кейн рядом напрягается. Однако я решительно пресекаю бунт.

— Может, я вышедшая в тираж неудачница, но если хочешь, чтобы твоя блестящая новая работа осталась за тобой, будешь выполнять мои приказы, пока не вернемся на «Гинзбург». Пусть тебе плевать, что я думаю, но готова поспорить, что твой новый капитан, настоящий капитан, — мне вполне убедительно удается изобразить, будто это определение нисколько меня не задевает, — посмотрит на вещи иначе.

Воллер угрюмо захлопывает рот, клацнув зубами, и разворачивается обратно к пульту управления.

Лурдес довольно ухмыляется мне. Хорошая девочка. Далеко пойдет, не то что все остальные. И мне приятно, что в свою последнюю смену я, по крайней мере, внесла в это свою лепту.

— В общем, дай знать, когда будешь готов, — подчеркнуто терпеливо говорит она пилоту.

Дожидаюсь его ответа на случай, если он решит на ней отыграться.

— Детка, я родился готовым, — мрачно отзывается Воллер. Руки его, однако, уже уверенно бегают по пульту.

Лурдес закатывает глаза и зачитывает координаты.

Я отправляюсь в свою каюту На мостике мне и без того уже слишком… тесно. Слишком много людей, слишком много эмоций. Не говоря уж об ощущении, что я только что избежала гильотины.

Воллер прав. Похоже, я и вправду выгадала себе еще один месяц в космосе. Но больше уже не будет ни отсрочек, ни загадочных сигналов.

Вот и всё. После этого вылета больше никаких кораблей, никакой черноты с точками звезд и никакого контроля.

И повсюду люди.

От одной лишь мысли об этом в ребра вновь впивается когтями паника.

Придется найти жилье. Какую-нибудь комнатушку размером с кладовку, которую я стану называть домом. Где буду наслаждаться соседским кашлем целых тридцать последующих лет, мотаясь в провонявшем потом переполненном общетрансе между «домом» и рабочим столом с тысячами нудных страниц учебных пособий, что мне предстоит просматривать и править на основании «многих лет ценного опыта». Мне всего тридцать три, почти тридцать четыре, а кажется — жизнь уже закончена.

Позади плетется Кейн. Буквально чувствую его спиной и знаю, что он собирается спросить. Останавливаюсь на пороге крохотного камбуза. Здесь все еще стоит аромат апельсинового чая Лурдес.

— Я же сказала, что всё в порядке.

Обернись я сейчас, в паре шагов от себя увижу механика, застывшего со скрещенными руками и нахмуренным лбом. За пятнадцать лет мне довелось работать с восемью различными экипажами — с тридцатью шестью разными людьми. Одни были квалифицированные, другие… проблемные. И, разумеется, именно в последней команде, именно в последнюю смену наконец нашелся кто-то с чутьем на вранье поострее, чем у меня.

— Я не верю тебе, — спокойно отвечает Кейн. — Давай поговорим.

Поскольку Кейн выполняет еще и обязанности врача, он знает обо мне гораздо больше всех остальных на борту. Казалось бы, это должно усложнить общение с ним. Знающие мою историю, как правило, не способны удержаться от того, чтобы не пялиться на меня с отвращением или же со смесью жалости и нездорового любопытства. Для меня это сущее надругательство. Кейн, однако, не таков.

Я разрываюсь между порывом как следует разозлиться, показать зубы и забиться поглубже в свой тщательно оберегаемый кокон и желанием повернуться к нему лицом, раскрыть рот и выговориться. И второе ощущается почти как физическое давление, распирающее меня изнутри. Кейн выслушает, я знаю, не сводя с меня внимательного взгляда.