Тогда Заур вмешался. Противников было четверо сильных мужчин, Пончик не признавала слабаков. Заур храбро сражался минут десять. После чего его вынесли в дверь (в дверь – в первый и в последний раз), отнесли в его собственную комнату и хотели было оставить, но не устояли перед искушением: нагадили посреди ковра и подтерлись акварелями хозяина. На акварелях все был закат, закат – и ни одного портрета Пончика. Подтеревшись, гости рассудили, что хозяин их не простит и выбросили его из окна. Потом спустились к Пончику и продолжили вечер.

Снова все не так, – подумал Коре, – я собирался вернуться туда, а вместо этого мне прислали оттуда мое же тело с одеждой.

Впрочем, было и еще кое-что.

Речка, благополучно протекавшая целых полтора километра, теперь исчезла.

Изчез луг с пахнущими цветами и стрекозами, исчезло ограждение и фотодатчики, ловившие безбилетчиков. Местность выглядела такой же дикой и пустынной, какой она была в день его прибытия. Метрах в ста от Коре по песку шел человек с собакой на поводке. Ни собака, ни человек не обращали внимания на незнакомца.

Человек был безоружен, а собака не слишком велика. Судя по солнцу уже день, часов двенадцать.

– Эй! – позвал Коре, – подойди сюда!

Человек не обернулся, собака тоже. Коре подошел совсем близко и хлопнул человека сзади по плечу. Человек остановился и втянул голову в плечи. Собака принюхалась и стала лаять в пустоту.

– Я не виноват, это не я! – взмолился человек.

– Я знаю, что не ты. А кто?

– Я все напишу.

– Не надо писать, иди дальше, – ответил Коре и пошел к Ыковке.

В поселке его ждали сюрпризы. Во-первых, он сразу встретил Бульдозера, которого только вчера видел с проломленной головой. Бульдозер был невредим и весел. Крысы спешили к дому спичечника Ени, а фигура самого Ени виднелась в окне.

– Алло! – крикнул Коре в окно. – Как здоровье?

Спичечник Еня подошел к окну и посмотрел направо и налево. Ничего не увидел.

– Как здоровье, я спрашиваю.

– Вот был в больнице, – ответил Еня неуверено.

– Как мне добраться до Орисовки?

– Это там, где приют?

– Приют Блаженной Варвары.

– А, так это автобус ходит, – ответил Еня и перекрестился.

– Какое сегодня число? – спросил Коре.

– Восьмое августа.

– Не ошибаешься?

– Или седьмое.

Срез подреальности номер 033 оказался сдвинут на шестнадцать с половиной суток назад.

Детей заперли в двух монастырских подвалах, чтобы не мешали обыску. Дети сразу начали лупить друг друга направо и налево; девочки от мальчиков не отставали. Пришлось перевести воспитанников в один подвал, маленький, – набить их в склеп плечо к плечу. Лишенные возможности двигаться, дети ограничились словесным хулиганством.

Когда строй детей проходил мимо Епинцева, он удивился тому, что все воспитанники вместо париков носят приклеенные шапочки.

– Это совершенно необходимо, – ответила Ната. – Они ведь уже не маленькие.

Вон какая дылда! Если не приклеить, от скуки по ночам станут заниматься сексом.

В позапрошлом был случай, одна забеременела – нам только младенцев здесь не хватало и кормящих мамочек.

– Так пусть работают лучше.

– Они и так работают до упаду, – ответила Ната, – не знаю откуда только силы берутся. А ну в строй, змея!

Справка: занимаясь любовью, осиане обычно снимали парики; другого повода снять парик у них не было; постепенно само действие приобрело сексуальное значение и самым откровенным заигрыванием считался нейтральный в прошлом жест – провести рукой по волосам; на стенах уборных здесь рисовали не раздетых женщин с преувеличенными половыми признаками, а лысых женщин с огромными лысинами, похожих на мудрецов – и то правда, разве можно представить себе что-то более возбуждающее, чем гладенькая женская лысинка? Девочки вырывали из экциклопедии изображение Сократа и тайком передавали друг другу, прыская при виде такого разврата; педагоги не одобряли и здорово наказывали – поэтому воспитанники и носили приклеенные парики.

Девочка, названная змеей, имела сморщенное личико, сморщенное, как сдувшийся воздушный шарик. Она отвернулась и показала Нате дулю, из подмышки.

Змея мыла низенькой, остроносой; без двух верхних зубов впереди.

Пока шел обыск, Ната сидела с Епинцевым в кабинете директора и говорила о разных разностях, накручивая локон на палец. Господин подполковник уже начинал растекаться от внутреннего жара – как маргарин на сковороде растекается от внешнего. Епинцев редко обращал внимание на женщин и считал их затмением ума – но иногда и на него находило затмение.