Всё началось с трёх чашек чая. С книги «Три чашки чая», написанной американским филантропом Грэгом Мортенсоном, который строил школы для афганских и пакистанских детишек (то есть якобы строил, злые языки говорили другое). Вообще Грэг – личность спорная, а книга была довольно скучная – я через силу читала её в маршрутке по пути в Петергоф, где первокурсников селили в общежития, и чуть было не бросила… но тут пришли ОНИ.

Пуштуны-вазири.

С ног до головы в чОрных одеждах, крест-накрест перепоясанные пулемётными лентами.

Образ был такой яркий, что сердце будущего востоковеда пропустило удар.

Те выходные я потратила, выясняя, где живут и чем занимаются эти удивительные люди (домашнее задание по персидскому осталось не сделанным, и в понедельник я впервые прогуливала пару, спрятавшись в библиотеке).

Племенные законы. Кровная месть. Гостеприимство. Кинжалы в серебре, подведённые сурьмой глаза и браслеты с колокольчиками. Вот как, скажите на милость, было не интересоваться этим всем?

А была ещё Генрико Сергеевна, которая на занятиях по этнографии рассказывала про афганские свадьбы и ностальгировала по Афганистану 60-х, свежему хлебу, пикникам в Исталифе и местным красавцам.

– Ох, как они танцуют аттан! 7 Волосы по ветру летят, белые одежды развеваются!

А был ещё Сергей Евгеньевич, который в годы советского военного присутствия работал в Кабуле в доме культуры (и которого мы называли «этот старый разведчик», имея в виду, конечно, не возраст, а стаж). На первом курсе он преподавал нам введение в специальность и щедро делился историями:

– Заезжает, значит, во двор танк да кааак бахнет. Вот вы слышали эхо от танкового залпа, да ещё в горах? Нет? И не советую. Ну, я вышел на балкон, а из люка, значит, вылезает танкист, и говорит: «Закурить не найдётся, братишка»? По-русски говорит. Я ему: «Где язык-то выучил?». А он мне: «Так в Туле у вас, в танковом училище!».

Или:

– А хозяин предупреждает: ты, мол, у окна сильно не маячь, там за рекой мой кровник живёт. Как бы пакость какую не сделал, собачий сын.

На фоне этих баек Иран побледнел и померк. Да бог с ней, с дипломатической карьерой. Не хочу я быть послом в Тегеране, хочу быть владычицей морскою, то есть переводчиком в Красном Кресте.

Лежат на полу горячие квадраты солнечного света, золотится под январским солнцем купол Исаакия на той стороне Невы. В аудитории сонно и душновато, слушать лекцию лень. Я подпираю щёку рукой и начиняю грезить. Вот я где-нибудь в провинции Кандагар, третьи сутки без еды и сна, вся в пыли, перевожу с пушту и кого-нибудь спасаю. И пули свистят – бой идёт совсем неподалёку. А я всё равно перевожу, и рядом такие же сильные и смелые коллеги, и мы друг друга понимаем с полувзгляда.

Вот это жизнь, вот это я понимаю. Надо просто освоить пушту – и дело в шляпе, работа мечты в кармане. Правда, пушту начнётся только на третьем курсе, но это ничего. Говорят, он сложный и на любителя, но я любитель. Я ррраз и выучу. Можно ещё урду выучить заодно. А хорошо бы и арабский как-то довести до ума. Но сначала хорошо бы выспаться.

В ту пору мне (и не только мне) казалось, что выучить можно примерно всё. Мало того, что в программе на первом курсе было четыре иностранных языка: персидский, арабский, дари 8 и английский, меня угораздило взять факультатив по немецкому и пытаться учить хинди и пушту самостоятельно (при этом я писала курсовую про язычников Гиндукуша 9 – для этого требовалось прочитать гору дополнительной литературы, а неязыковые предметы тоже никто не отменял). Попытка объять необъятное кончилась нервным срывом, но многому меня научила. Мой дневник до сих пор хранит вот такую малую поэтическую форму, написанную в то время:

учи персидский и арабский,

немецкий, инглиш и дари,

пушту, урду… но лучше сразу

умри.

…всё, решено. Пушту и Красный крест. Это просто вопрос времени.

Вот так большая любовь к Ирану оказалась влюблённостью и со временем прошла, а чувства к Афганистану выросли буквально из ничего. И по сей день цветут.

***

Исторически сложилось, что преподаватели востфака бывали со студентами довольно суровы. Некоторые примеры входили в местный фольклор: мне рассказывали, как знаменитый иранист Иван Иванович Зарубин, профессор и знаток памирских языков, бросил в печку чью-то дипломную работу – правда, не целиком, а часть, посвященную исторической грамматике белуджского (она показалась профессору слабоватой). К слову, тот же Зарубин не отвечал на письма своего норвежского коллеги Георга Моргенстьерне 10 – видно, тот был тоже недостаточно хорош.

Дело было в старые добрые времена, когда дипломы печатали на машинке, а материал для них искали в архивах и библиотеках, но и в наши дни то, что казалось «слабоватым», могло навлечь на наши пустые головы профессорский гнев. Не перечислил названия всех ручьёв, которые перешла русская армия по пути к Гяндже? Позор. Не можешь сходу определить, от какой породы арабского глагола образовано это причастие? Безобразие (и неважно, что ты не арабист)! 11 Не помнишь, сколько шрамов было на теле пророка Мухаммада, мир ему, и в каких битвах он их получил? Да ты просто профнепригоден, неуч.

Кстати, я с тех пор помню, что Аллах сотворил мир словом. Сказал: «Кун!» – «Будь!» – и мир появился. Похвастать этими знаниями пока толком не удалось, потому что мои кабульские товарищи знали про сотворение мира меньше меня. И про сотворение человека из сгустка тоже.

– Ты смотри-ка, у нас завёлся мулла, – говорили они ехидно. – Симпатичный мулла, да? Только умничает много.

Не удалось похвастаться и теми средневековыми текстами на фарси, которые мы разбирали целых два курса и сдавали на выпускных экзаменах (благо к тому времени мы успевали к оборотам вроде «Любовь – это птица, которая для птицы сердца и птицы сердец – приманка и силок» или «Любовь – это грабёж обуви благополучия» 12 привыкнуть и даже успевали большую часть текста выучить наизусть).