– Ты точно в Кабуле? – с подозрением спрашивали друзья и родня, получив моё очередное селфи. – Что-то как-то там слишком хорошо.

Сточная канава прямо напротив входа, разбитый тротуар и уличные мальчишки, прижимавшие носы к стеклу в ожидании милостыни, несколько снижали градус слишкомхорошести, но они в кадр не попадали.

Кстати, несмотря на то, что Slice не прятался за бетонным забором, а из охраны был один бородатый дедушка с автоматом, крупных неприятностей с кафе не случалось (не считая тех дней, когда от близкого взрыва вылетали окна или рядом падала ракета). То ли у владельца была хорошая карма, то ли связи в нужных кругах.

Но существовали места и позагадочнее – например, ресторан (а может, клуб?) The Venue, адрес которого обычно произносили так: «Таймани, шестая улица, зелёная дверь».

Разумеется, зелёных дверей на шестой улице было сильно больше одной, поэтому найти нужную мог только тот, кто уже знал, что ищет. Хозяин, пуштун из провинции Хост с небесно-голубыми глазами, строго следил за тем, чтобы кто попало его заведение не находил, а в особых случаях его охранники, число которых иногда доходило до шести, устраивали прибывшим строгий фейс-контроль и тщательно обыскивали. Изредка гостей просили оставить телефон на входе или хотя бы воздержаться от съёмки на мероприятии, потому что ранг присутствовавших был довольно высок. Ну как кто-нибудь щёлкнет политика на айфон, выложит в Твиттер и нанесёт репутации урон? Признаюсь, мне было довольно странно видеть тех, чьи имена я встречала в афганских новостях, со стаканом виски в руке или танцующими аттан в хороводе.

The Venue тоже был обставлен со вкусом и без излишеств, впечатление довершал проигрыватель с грампластинками в углу и абстрактная живопись вперемешку с плакатами Led Zeppelin и Deep Purple на стенах. Гамбургер на тарелке, поданный по всем правилам искусства, заставлял усомниться в реальности происходящего ещё больше, чем кофе и чизкейк из Slice. Здесь говорили уже не об экзаменах и книгах, а о многомиллионных контрактах, новых проектах ООН и ЮНИСЕФ, политических сделках и сенсационных статьях, которые должны были выйти со дня на день. Сюда приходили на переговоры, на интервью, и, о ужас, на свидания. Впрочем, двор выглядел самым что ни на есть афганским: гранатовые деревья, розы, тутовник и над всем этим – небо небывалой синевы. Ресторан был порталом в какую-то параллельную реальность, где кончилась война, прекратились взрывы, а Кабул взял всё лучшее от Запада и ловко интегрировал в свою повседневную жизнь.

Именно там одним недобрым вечером, предгрозовым и жарким, мне довелось увидеть одного из самых необычных в моей жизни людей. Позже, когда я буду в университете рассказывать, что есть, мол, в Кабуле товарищ, который живёт вот так (перечень поступков), а выглядит вооот так (вот вам фото, полюбуйтесь), меня будут спрашивать:

– И он ещё жив?!

На момент нашего знакомства этот персонаж обладал весьма спорной репутацией, хотя был довольно знаменит и входил, скажем так, в пятёрку самых знаменитых афганских военных корреспондентов (хотя, в принципе, все афганские журналисты были в каком-то смысле военкорами, даже если писали для журнала «Сад и огород». Такова была реальность – люди жили в войне, как саламандры в огне).

Я потом видела в сети его фото: на военной базе в Гильменде, в кузове армейского джипа, на аэродроме в Шинданде, на заставе в Бадахшане. И знаете, что? Человек был явно счастлив, освещая эти локальные бои, и всем своим видом как будто отрицал близость опасности и смерти. Я до сих пор храню в телефоне фотографию, где он улыбается на фоне вертолёта с афганским триколором на борту.

А тогда, в июне 2017-го года удивительный человек в рваных джинсах и футболке с Че Геварой устроился на диване поудобнее, закурил, и в клубах табачного дыма начал одну из военкорских баек:

– Я вошёл в Кундуз вместе с американскими коммандос. Они тогда как раз взяли город…

– Который раз взяли? – пискнул автор этих строк, хорошо помнивший, что Кундуз недавно переходил к талибам 71 как минимум дважды.

В глазах афганского Че засветилось любопытство.

– А ты умная, да? – он улыбнулся и подмигнул.

В тот момент меня осенило: вот оно. Вот такую жизнь мне хотелось бы прожить. Прости, Красный Крест, но вдруг я всё-таки не твой переводчик? Я хочу фото из Гильменда, чтобы на шее у меня был фотоаппарат, а за спиной – вертолёт, и чтобы я улыбалась вот так, а жизнь была полна до краёв. Говорят, я неплохо пишу, так что, может быть… Иншалла…

Правда, мне понадобится ещё пара лет, чтобы набраться храбрости. Потом уже будут впечатлившие меня Хэмингуэй 72 , Роберт Капа и Герда Таро 73 , Артём Боровик 74 , Славин из «ТАСС уполномочен заявить…» 75 и Фаулер из «Тихого американца» 76 . Я буду спать в Бейруте, накрывшись ковром в холодном номере отеля, любоваться на празднование годовщины Исламской революции в Тегеране и фотографировать митинги в Бишкеке.

С тем военным репортёром, одним из самых необычных людей в моей жизни, меня свяжет одна из самых необычных в моей жизни дружб, но это уже совсем другая история.

***

Наша жизнь в те дни чем-то напоминала «весёлое безумие» восточного факультета – тот же вечный смех, иногда до слёз, изрядная доля абсурда и дуракаваляния, только там мы играли в Афганистан, а здесь всё было всерьёз. Опасность таилась где-то за углом, но её присутствие делало жизнь ярче (и именно эта яркость держала в Кабуле годами тех экспатов, если они, конечно, в ужасе не сбегали после первой командировки со словами «Больше никогда!»). Дни были заполнены дурными новостями и безудержными шутками – чем дурнее были первые, тем безудержнее вторые, и, надо сказать, некоторые шутки тоже могли закончиться так себе. Для Ахмада, Икса и Игрека я была, как мне казалось, кем-то младшим – не то братом, не то сестрой – кого можно было безнаказанно впутывать в свои проделки (иногда довольно каверзные). В каждом афганце, даже если ему под девяносто, сидит проказливый мальчишка, а уж в двадцать пять и подавно.