Вскоре АПН почило в бозе, как отрыжка советского режима, уехали, побросав имущество, оккупационные части, сгинула в свои палестины перхоть арабских диверсантов, виллу АПН срочным порядком оттяпали в свое владение пражские власти, и мой сын Слава, впоследствии в Праге часто бывавший, уже через ограду сфотографировал эту виллу, в которой он вырос и жил, перекрашенную, с вырубленным садом, снесенными цветниками, навек отчужденную от тех времен, что теперь казались беспечной красочной сказкой…

С Юрием Чурбановым, зятем Брежнева, заместителем министра внутренних дел, я познакомился в том же пражском представительстве АПН, куда он заехал в компании вездесущего Юлиана Семенова. Держался он сановно, на приветствия сотрудников отвечал сдержанными кивками, смотря поверх их голов, но я, представленный ему Семеновым, как перспективный писатель, был выделен им в отдельную категорию лиц, способных удостоиться внимания. Более того, вечер мы провели в кабаке вместе с чешскими полицейскими функционерами, где мной уяснилось: по части выпивки до заместителя министра и автора приключений Штирлица мне, ой, как далеко! И — слава Богу!

Да, жизнь — величайший драматург, непредсказуемый в поворотах разнообразных сюжетов! Знать бы мне в своих убогих армейских буднях, что настанет день, и я буду на равных сидеть за столом с бывшим начальником политуправления внутренних войск, зятьком генерального секретаря и автором «Семнадцати мгновений» — надуманной сказки, которую, тем не менее, затаив дыхание, смотрели миллионы советских людей, веря в миф о героическом разведчике, шурующем в потаенном логове врага. Родословные сотрудников в этом логове раскапывались до времен Евы с Адамом, опрашивались на предмет характеристик даже школьные и студенческие контакты, и каким образом можно было проникнуть под чужой личиной в этот сверхсекретный гадюшник, создатели сериала не уточняли, да и мало кто задавался подобным простеньким вопросом. Не была исключением и наша рота, сгрудившаяся на табуретах вокруг телевизора, выставленного на строевой плац, дабы места хватило всем лицезреть блистательного Тихонова, ставшего после этой премьеры кумиром всего СССР.

Сережа Марков, мой друг, зять Михаила Ульянова, знавший Тихонова близко, и отчасти организовывавший похороны нашего незабвенного киношного Штирлица, позвонил мне, приехав с них, грустно доложил:

— Вот так заканчивается эпоха. Я думал, на прощание придут толпы народа. А всего-то — десяток серых личностей и горстка старух…

… Чурбанов забыл в представительстве свой пакет с сувенирной мелочевкой, но возвращаться за ним не стал, а я, в свою очередь, пообещал привезти ему пакет в Москву, что и сделал. Таким образом, завязалось некое приблизительное знакомство, но после того, как я устроил ему короткое интервью через свои связи в Гостелерадио, у нас возникло уже подобие неких неформальных отношений, и мне даже был выписан документик консультанта МВД по вопросам печати.

Спустя неделю я постирал документик вместе с курткой в стиральной машине, и мне пришлось навестить министерство с просьбой заменить удостоверение, превращенное в бумажную кашу.

В коридоре столкнулся с Чурбановым, тут же оттянувшим меня за пуговицу пиджака в сторону.

— Ты чего здесь?

— Да вот, прибыл в кадры, удостоверение повредил ненароком…

— Тэк-с… На ловца и зверь бежит. У меня просьба. Есть одна знакомая дама, пишет стихи, не мог бы посмотреть? Мне нравится, но хотелось бы профессиональной оценки. Да и вдруг пристроишь куда, тиснешь в какой-нибудь газетенке? У меня-то под рукой что? Журнал «Советская милиция»… А там сплошной казенный дубняк и никакого полета романтической мысли.

Он провел меня в хоромы своего начальственного кабинета, где из ящика стола ценной древесины с золочеными чернильницами и пепельницами, извлек папку с рукописными виршами. По краям рукописи вирши были украшены виньетками цветочков, дамскими профилями в вуалях и прочими лирическими изысками, что уже говорило о многом, в частности, об очередных графоманских опусах со спецификой любительской дамской безвкусицы. Что и выяснилось при прочтении первых же строк. Однако, превозмогая порыв посоветовать генералу отправить эту муру в мусорную корзину, я папочку со стихами, сохраняя уважительную мину, сунул в портфель, пообещав подробно ознакомиться с ней на досуге. Чурбанов же тем временем сетовал, что в периодике мало уделяют внимания подвигам советских милиционеров.

— Вот еду сейчас в Грузию, — говорил он. — В командировку. Сколько там расследовано значимых дел! И ни одно не нашло отражения в прессе! Ты бы, к примеру, взялся бы за тему… Напишешь, лично выдвину на премию МВД, да и вообще во всем подсобим!

— Никогда не был в Грузии, — признался я.

— О! — озарился он пришедшей в голову идеей. — Собирайся, поедешь со мной, полетишь вернее… Готов?

— С вами — хоть куда…

— Расходы на себя берет МВД…

— А вы в кадрах не могли бы насчет удостоверения дать указания…

— Да запросто. Во! — он поднял палец. — Скажу, чтобы начертали… являешься моим помощником. Распишусь сам. Оцениваешь?

— Слов нет, Юрий Михайлович…

— То-то!

Да, это был документ так документ! Остановив меня и всмотревшись в корочки, гаишники перекрывали движение, дабы я мог без помех тронуться с места. О, волшебные крохи даров от властей предержащих! Где они — эти гаишники со своими властителями ныне? Прах их деяний и жизней унесен и развеян давно успокоившимися ветрами.