— После двойки? — спрашивает жутко правильная Пачицкая. — А так можно?

— Если заработал — можно. Шутов, давай дневник, я тебе отметку поставлю. Молодцом, Тёма.

Однако, всегда бесила эта манера занижать тем, кто привычно плохо учится, отметки. Меня порой склоняли на совещаловках — и в той жизни, и в этой, мол, как это: два, девять, четыре, десять, три, семь — подряд, у одно ученика. Я сражался, как лев, отстаивая свое право ставить то, что человек заработал. Не взирая на «у него же по математике три, как можно по истории ставить девятку?» Да мне насрать, что у него по математике.

У Шутова по математике за прошлый год, кстати, была двойка. А теперь он шел к моему столу и едва ли не светился. Нет, правда — глаза у него сияли, и волосы — сияли, и лампы неоновые на потолке горели нестерпимо ярко…

— ШЕСТОЙ БЭ, НЕМЕДЛЕННО ПОКИНУЛИ КАБИНЕТ! ВСТАЛИ ВСЕ И ВЫШЛИ! ПАЧИЦКАЯ, БЕГОМ В УЧИТЕЛЬСКУЮ, К ЕЛЕНЕ ВИКТОРОВНЕ, И СКАЖИ, ЧТО У ШУТОВА ПЕРВЫЙ ПОРЯДОК! БЕГОМ, БЕГОМ! ВСЕ БЕГОМ!!! — я был весьма убедительным, а может — сияющий Шутов их пробрал до печенок, но пацаны и девчонки с грохотом роняя стулья, рванули прочь.

Только бы никто не убился…

Шутов, чуть ли не искря на ходу, ничего это не видел и не слышал. Он медленно шел вдоль рядов парт ко мне, с дневником в руках. А я и не думал двигаться с места — если у него фокус на этом самом действии, на заслуженной девятке в дневник — то Бога ради, поставлю я ему девятку. Пусть идет сюда, подальше от двери.

Мне-то эта самая инициация никак не повредит, наверное. Главное — чтобы он ни на кого другого не отвлекся.

— Молодец, Тёма, подучил… — говорю и кручу ручку в пальцах.

— А я не учил, Георгий Серафимыч, — звенящим голосом проговорил Шутов. — Я все запомнил на прошлом уроке! Вы так интересно все рассказываете…

— У тебя отличная память, — киваю. — Грех не пользоваться. Давай сюда дневник…

Лопнула одна из ламп в конце кабинета, обдав парты и пол снопом осколков. Потом — вторая. Шутов замер у учительского стола, и из глаз его вырывались целые снопы света, как от фар той же «Урсы». Я поставил в нужную клетку девятку, расписался, а потом сказал:

— Слушай, Тёма, а можешь мне помочь? — нужно было занять его еще минут на десять, пятнадцать — как можно дольше.

— Да, Георгий Серафимович! А что надо сделать? — снопы света из глаз Шутова отражались от оконных стекол, гуляли по кабинету.

По всей школе уже слышался топот ног, на улице — гудела сирена.

— Давай с тобой поднимем стулья, парты подравняем… — предложил я. — А то ребята убежали, глянь, как неаккуратно получилось! Непорядок!

— Конечно! — он был добрым парнем, правда. — А что, урок уже закончился?

— Видимо, закончился, — кивнул я.

Лопнула еще одна лампа, поближе к нам. Но я уже видел, что свет в глазах Шутова потихоньку тускнеет, да и волосы больше не искрят. Волосы! Чистые! Как будто он был только что из бани! Вся одежда — белоснежная! Раньше были джинсы синие и свитерок пестрый, а теперь — реально белые-белые! Дурдом какой… Мы с ним подняли стулья, а потом Тёма подметал осколки от ламп, а я собирал вещи школьников и складывал их в рюкзаки.

Опричники и министерские маги прибыли минут через двадцать. К этому времени в школе не было ни души, кроме меня и Шутова, территорию оцепила милиция, на улице дежурили два экипажа скорой и одна пожарная машина.

В дверь деликатно постучали:

— Георгий Серафимович? Артем? У вас все хорошо? Можно, мы войдем? — голос был незнакомый, женский.

— Входите, мы как раз заканчиваем наводить порядок, — как можно более ровно проговорил я.

— А… — Шутов моргнул пару раз и его глаза стали совсем обычными. — А кто это, Георгий Серафимович?

Почти обычными. Они все еще сияли — но это можно было бы списать на отражение света от уцелевших ламп, если бы я не видел всей предыстории.

— Однако, у тебя случилась инициация первого порядка, Шутов, — глядя, как заходят в кабинет опричники в бронескафандрах и миловидная женщина в вечернем кремовом платье, сказал я. — Теперь твоя жизнь точно изменится. Надеюсь — к лучшему.

— Но… Я же… — он просто взял — и кинулся ко мне, и ткнулся мне головой в плечо, и заплакал.

Знаете, что было самым сложным? Да. Тоже не обрыдаться к бесам.

— Значит, девятка? Отметка послужила катализатором? — грудным голосом проговорила чародейка.

Красивая она была, что и говорить. Сколько лет — не поймешь, но явно — взрослая, ухоженная, следящая за собой, и — породистая. Аристократическая брюнетка с молочно-белой кожей и пышными формами. Ее явно сорвали с какого-то светского мероприятия и пригнали сюда.