— И вам всего хорошего, Ингрида Клаусовна!

Я некоторое время еще смотрел в экран телефона. Вот ведь редкий случай, когда звонок от начальства — в радость!

Я заозирался в поисках Натальи Кузьминичны, но ее и след простыл, а на столе монетка лежала. Ну, Пруткова! Ушла по-авалонски, оставив меня один на один с желтыми листами распечаток! Я присмотрелся: на титульном черными чернилами размашисто было написано: "PERED PROCHTENIEM SZHECH'.

Миры разные — шуточки у спецслужбистов одинаковые. Не то, чтобы я в прошлой жизни много общался с ними, но изредка — приходилось. Так что я только скривился, и уже потянулся перелистнуть страницу и начать читать, как вдруг звонкий мальчишеский голос провозгласил мне в самое ухо:

— Здра-а-авствуйте Георгий Серафимыч! — я поднял глаза от бумаги и увидел Белова.

— Привет, Белов! — сказал я.

Это такое проклятье или благословение любого маленького города: нельзя просто так пойти и посидеть в кофейню или прогуляться по набережной: обязательно встретишь двадцать или тридцать если не родственников, то знакомых — точно. А как иначе, если кофеен у нас четыре и набережная — одна?

— А вы знаете, что завтра школа не работает? — радостно спросил он. — Мне только что классуха звонила!

— Не классуха, а Наталья Петровна, Саша! И почему ты с незнакомыми… — пожилая тетенька, полная и ухоженная блондинка, была тут как тут.

— … баушка, это Георгий Серафимович, наш историк! — Белов принялся размахивать руками. — Я тебе про него говорил!

— Вижу, что Серафимович… — она прищурила глаза и вдруг выдала: — Учителю не к лицу в голом виде скакать по трубам. Вы позорите почетное звание педагога! Стыдно, стыдно! На вас же дети смотрят!

— Однако! — только и смог проговорить в ответ на такой панч я.

Нет, про то, что учитель кружку пива в общественном месте после рабочего дня выпить не имеет права — это я слыхал. Про то, что учительница в купальнике появиться на пляже не может — тоже. А вот в голом виде по трубам — это что-то новенькое…

— Чему вы научите молодое поколение? — ее лицо полыхало праведным гневом. — Вот в наше время…

— Ну ба-а-аушка… — Белов стоял красный как рак.

Я ему подмигнул, чтобы он сильно не расстраивался. Дети не в ответе за своих звезданутых родственников. А маразм — он как храп. Плохо всем, кроме того, кто храпит.

— Представляете… — задумчиво начал я. — Не знаю, как, сударыня, вас по имени-отчеству, но вынужден вам сообщить, что учителя еще, бывает, в нерабочее время пиво пьют, с девушками целуются и задницу чешут. А когда едят арбуз — то хлюпают. И чему после всего этого вообще мы можем научить подрастающее поколение?

— Фу, как некультурно! — фыркнула беловская бабушка. — Я позвоню вашему директору! Я, в конце концов, проработала в системе образования сорок два года! Попрошу, чтобы классу, где учится мой Сашенька, сменили учителя.

— Не получится, — развел руками я.

— Это почему? — ее удивление было весьма искренним.

— А больше нет никого! У Любови Львовны под вечер давление поднимается, и вообще, вы, если сорок два года проработали, то знаете, какая у заместителей директора по воспитательной работе нагрузка! А других историков у нас нет… Придется или школу для Сашки менять, или терпеть скачущего по трубам в нерабочее время учителя…

Если честно, я расстроился из-за ее наезда и скрывал огорчение за бравадой. Можно быть каким угодно святошей, даже вон — целый класс от испепеления или ослепления спасти, а все равно найдется такая бабушка, для которой ты будешь подонком. И причины тому могут быть совершенно разные. Купальник, пиво, турники, татуировки, национальность, политические взгляды. Что угодно. Не угадаешь, да и нет никакого смысла угадывать. Все равно — хоть раз да услышишь про то, что «таким, как вы, не место в образовании». А каким место?

— Пойдем, Саша! — она прошествовала к двери и вышла на улицу из зала кофейни.

Белов стоял ни жив, ни мертв.

— Забей, — сказал я. — Это все пустяки, дело житейское. Встретимся на географии во вторник. Карту подучи, столицы спрашивать буду.

Пацан аж лицом просветлел, кивнул и побежал догонять бабушку. Черт побери, это — одно из самых худших чувств для ребенка: когда он испытывает испанский стыд за своего взрослого.

Читал бумаги я уже в поезде.

Почему в поезде? Потому, что понял, что у меня три выходных впереди, а мне позарез нужно в Мозырь. А самый удобный поезд — через два часа. Не до Мозыря, до Калинкович. А оттуда уже — на последней маршрутке в единственный в Беларуси горный город. Так что я мигом собрал манатки и двинул на вокзал, оставив там на парковке «Урсу».

Вопросы нужно решать, а дела — делать. Эта одна из истин, которые я вдолбил себе в мозг, будучи неизлечимо больным. Если все время откладывать неприятные необходимости — они в итоге соберутся кучей и отпинают тебя очень чувствительно. В Мозыре дел была куча, но первым и главным из них я считал расправу над Штрихом.