Полька завершилась, и Соколовский возник рядом с нами — вынырнул из теней.

— Видели? — кивает в сторону, где можно разглядеть причёски обеих китаянок.

— Видели, уж обсудили, — вздыхает Болотников. — И что там видно?

— Одну из них мы совершенно точно встречали в твоём доме в субботу, а что за зверь вторая, я пока не разглядел. Нужно подобраться поближе. Идёмте, Ольга Дмитриевна? — Соколовский берёт меня под руку.

— Идёмте, — киваю я.

Мы пробираемся через толпу, выходим на место посвободнее, и наталкиваемся на знакомую даму, даже и без маски. Ой, это же Ариадна Яковлевна, супруга купца Вострова.

— Здравствуйте-здравствуйте, — щебечет она. — Ольга Дмитриевна, я рада вас видеть. Михаил Севостьянович, вы совсем нас забросили, в гости не приезжаете, к себе не зовёте! Как это на бал-то выбрались, не иначе, снова морозы завернут!

— Служба, — кланяется Соколовский с улыбкой.

— Служба службой, а дружба дружбой, так? — грозит она ему пальчиком. — Ольга Дмитриевна, скажите же, как ваш жених отпустил вас из Москвы на эту самую службу. Неужели он не опасается, что вы можете просто не вернуться? У нас здесь тоже кавалеры хоть куда, — смеётся эта змеюка.

— Я думаю, об этом не стоит волноваться, — говорю, а сердце почему-то колотится.

Вострову кто-то отзывает, Соколовский не смотрит на меня и говорит:

— Я попробую позвать к нам госпожу Фань-Фань, — и тоже растворяется в толпе.

Объявляют следующий танец, я не знаю этого названия, в Москве не встретилось. И возле меня, почти что как некромант из теней, возникает Бельский.

— Добрый вечер, госпожа Филиппова. Не уделите ли мне минутку внимания? Прошу вас проследовать за мной.

— Добрый вечер, ваше сиятельство. Боюсь, я должна дождаться кого-либо из моих спутников.

— Вы вернётесь к ним вскоре. А пока можно сделать вид, что мы отправляемся танцевать, — и он поворачивается и идёт к выходу из зала.

А я, к своему ужасу, обнаруживаю, что иду за ним, как пришитая, и не могу ничего с этим поделать. Ноги всё равно что сами передвигаются, и не слушаются никаких команд мозга.

Я даже не могу обернуться и посмотреть — увидел ли кто-нибудь мой спешный уход.

25. С бала в бой

Мы просачиваемся в узкую дверку, проходим мимо концертного зала — в нём выступают заезжие и местные артисты, и узким коридором выворачиваем в большое пустое помещение. Узнаю его — это фойе, здесь собираются зрители перед началом концерта, прогуливаются и обмениваются новостями, а иногда и пьют местное игристое вино, если повод для концерта располагает. Сейчас же здесь темно, люстры не горят, но Бельский подсвечивает себе путь осветительным шариком.

— Стойте здесь, — велит он мне, и я в самом деле вынуждена остановиться у колонны, потому что не могу сделать ни шага, ни движения.

Да я и закричать-то не могу, потому что голосовые связки мне не подчиняются.

Полная беспомощность, необыкновенно унизительное состояние. Что, Оля, думала, что стала великим магом? А вот получи теперь. На всякого великого мага найдётся… ещё более великий. А Бельский именно что весьма мощный и умелый маг, сколько десятилетий он копил свои силы? И я совершенно не понимаю, могу ли что-то противопоставить ему. Ну да, у меня совсем другая сила, с его силой не стыкующаяся. Но ему это нисколько не помешало. А мне?

Он творит какой-то ритуал, я такого не знаю и не понимаю, что именно он делает и что хочет получить. А он рисует на паркетном полу какой-то геометрический орнамент светящимися линиями и напитывает их силой.

Это даже красиво — как постепенно разгораются контуры, разными цветами — алый, белый, зелёный, синий, лиловый… знать бы ещё, что всё это обозначает. Но я не знаю, и моя единственная надежда — что Болотников и Соколовский увидят, что меня нет в зале, и отправятся искать.

— Шаг вперёд, — командует Бельский, моё тело послушно шагает и останавливается в центре этой дурацкой штуки.

Дышать и то становится трудно, не то, чтобы что-то предпринимать.

Стоило мне установиться в центре, как все линии рисунка погасли. Не было и нет. И темноту рассеивает только малый и слабый осветительный шарик у меня над готовой.

А Бельский отступает в темноту и принимается нараспев говорить… по-китайски? Наверное. Я-то не знаю, и видимо, теперь уже и не узнаю, так?

Мне страшно, будь у меня свободное тело — я бы вопила и паниковала, а тут — никакой паники, никаких воплей. Что ж, тем проще сохранить лицо. Это важно — сохранить лицо.