В борьбе за внимание жениха забываются и сестринские, и дружеские чувства. Иные готовы бросить вызов самой природе, жертвуя здоровьем ради мнимой красоты.

Как бы я хотела, чтобы с таким же энтузиазмом эти женщины отстаивали свое право на образование и творчество! Но нет.

И как бы я ни злилась, винить их тоже не могу. Каждая из нас с детства прошла эту школу: быть красивой, чтобы понравиться мужчине, быть покорной, чтобы он захотел жениться, и быть смиренной, чтобы не сойти с ума от такой жизни.

Но хватит ли мудрости мне самой, воспитанной в подобных традициях, не сломить бунтарский дух моей Трикси?».

Читая эти строки, я улыбалась: Трикси, значит. Вот как называла малышку-Беатрис ее мать! Что ж, она могла бы гордиться своей дочерью и ее неукротимым характером: ни лорду Блэквуду, ни гувернанткам, ни леди Ричардс так и не удалось превратить Бетти в послушную и удобную домашнюю девочку.

И в этом вопросе я была готова с радостью признать свое поражение: мне хотелось бы видеть воспитанницу счастливой и веселой, но отнюдь не покладистой. Хотя это и не повод прекращать попытки научить ее вежливо и дружелюбно общаться с другими людьми.

Частенько я обдумывала выводы леди Блэквуд, дополняла их и приходила к собственным, а в какой-то момент поняла, что нужно обязательно поделиться всем этим с Бетти. Так, вскоре я стала читать дневник с блокнотом, чтобы время от времени переписывать туда отдельные цитаты.

Конечно, пока девочка еще юна, их стоит немного переделать. К примеру, высказывания о свободе женщин можно было бы подавать как общечеловеческие. Это помогло бы избавить нас в будущем от множества неловких моментов. Например, если Беатрис вдруг заявит что-то такое прилюдно, ее слова не сочтут излишне прогрессивными для маленькой леди.

«И уж точно не погонят взашей негодную гувернантку-бунтарку, посмевшую внушить такие идеи» — успокаивала себя я.

Лорд Блэквуд, конечно, отличается свободомыслием, но, помнится, он ясно дал понять, что в первую очередь следует привить его дочери преданность семейным ценностям.

Но не все записи леди Блэквуд были настолько образными и отвлеченными. Часто среди философских рассуждений попадались заметки, оформленные в виде писем, адресатом которых был некий «Д». Каюсь, сначала я подумала, что речь о тайном любовнике, но прочитав немного, поняла: несмотря на слова «милый и дорогой», с которых хозяйка дневников часто начинала обращение к собеседнику, чувства с ее стороны были исключительно дружеские, если не сказать, сестринские. Судя по количеству исправлений, леди Блэквуд имела привычку набрасывать черновики писем, а уже потом переписывать их набело и отправлять.

«Дорогой Д., должна признаться, сегодня ты вызвал мое искреннее восхищение. Генри неисправим и никогда не откажется от соперничества. Правду говорят, боевые маги навсегда остаются мальчишками. Да, он снова подтрунивал над тобой, но, поверь, не со зла. Перед сном мы обсуждали случившееся. Поклянись, что сохранишь это в тайне!

Генри, да-да, наш несносный забияка Генри согласился, что смелости тебе не занимать. Прежде мне не приходилось видеть никого, кто решился бы возразить его «смертоносному квартету».

Я несколько раз перечитала последнее предложение. Показалось? Нет! Так и написано — «смертоносный квартет». Что бы это значило? Признаюсь, я как-то не задумывалась об увлечениях лорда Блэквуда. Как он коротает свободное время? Наверняка занимается чем-то очень мужским вроде охоты. Память услужливо оживила картинку, которую я так усердно старалась забыть. Залитый солнцем дворик, внизу он, черный охотничий камзол удачно облегает широкоплечую фигуру, на лице насмешливая улыбка, а я в одной сорочке торчу на подоконнике и изучаю трещинки на стене…

«…принял вас за нереду», — голос лорда Блэквуда снова звучал у меня в ушах. Пришлось зажмуриться и хорошенько потрясти головой.

Упрекнув себя за привычку возвращаться в прошлое, чтобы по сотому разу переживать неловкие моменты, я вернулась к тексту письма.

При чем здесь квартет? Это слово совсем не вязалось с образом боевого мага. И очень сомнительно, что речь шла о струнном или духовом «оркестре».

Я представила лорда Блэквуда с флейтой в руках. В его крупных ладонях она напоминала бы соломинку. Мысленно заменила ее на скрипку. Результат оставался прежним.

Все музыканты, которых мне доводилось видеть, были худыми и бледными юношами с одухотворенными лицами и печальными глазами. Лорд Блэквуд же являл полную противоположность этому собирательному образу. Высокий и крепкий, с военной выправкой и фигурой, словно вылитой из стали… Загорелое лицо и глаза, наглые, насмешливые. В них не было никакой печали, только холодное бесстрашие и тот особый блеск, выдающий настоящих хозяев жизни.

Вероятно, леди Блэквуд просто шутила насчет какого-то отдельного вокального выступления. Такое могло произойти, например, во время игры в фанты. Голос у лорда, конечно, приятный, но если слуха нет, то немудрено, что пение легко превращается в пыточный инструмент. А если рядом еще три таких же приятеля? Тогда неудивительно, что приставкой к квартету стало слово «смертоносный».