Его автомобиль выглядел полностью согласным и немного сконфуженным. Соскочивший с креплений слева бампер повис удивленной губой, а вылетевшие из внешних замков фары придавали ему такой вид, будто он что-то близоруко рассматривал прямо перед носом.

Я молча показал автолюбителю пальцем под колеса. «Она — как по рельсам» имело железное объяснение. Два, вернее. Параллельных. Именно по ним, по обоим трамвайным рельсам сразу и мчал за мной самоуверенный нижегородский француз. Присев у своего заднего бампера, я потер его пальцем. Под слоем неизбежной столичной грязи, на которой явно отпечатался ромб с радиатора стоявшей рядом удивленной косой машины, нашлась гладкая краска с парой-тройкой царапин. Сам бампер отцепился с правого бока, но такого непотребства, как у заднего автомобиля, не было и в помине. Я пнул по нижнему углу — и он встал точно на место, как только с завода, зазоры хоть штангенциркулем проверяй. После таких технических манипуляций с моей машиной, мужичок стал поглядывать на меня с опаской, явно переживая, как бы я вторым пинком и ему чего-нибудь не отрихтовал. И на предложение дать мне «пятерку» на полировку и мойку согласился мгновенно. За эту историю меня потом долго стыдил Кол, уверяя, что с того чучела он снял бы никак не меньше двадцатки. А я вспоминал грустно-удивленное лицо французской автомобили, с отвисшей на сторону губой и глазами, сошедшимися к носу, и мне опять становилось ее жалко.

В этот раз ситуация отличалась двумя вещами. Во-первых, на МКАДе не было рельсов. Во-вторых, кабриолет пострадавшим тоже не выглядел. Хищная баварская акула с чуть оцарапанной скулой, казалось, прицеливалась, как бы половчее откусить мне руку, если я подойду ближе. От столкновения прошло от силы минуты полторы.

— Ты не охренел ли так ездить, лошара?, — вежливо, но излишне громко поприветствовала меня и культурно осведомилась о моем самочувствии мадам водитель.

То, что она давно и успешно не мадемуазель, было ясно сразу. Об этом говорили и злобно прищурившаяся машина позади, и дорогой обвес, тюнинг и детейлинг самой хозяйки. Длинные черные волосы, которым здешний ветерок вообще не мешал лежать, или висеть, не знаю, как правильно, ниспадали красивым блестящим водопадом. Нос тонкий и изящный, как у спасенной на днях куклы, и только островатые ноздри намекали, что эту не сразу на фабрике такой красивой отлили. Губы фасона «упаду вперед — на них подпрыгну». Бюст никак не меньше четвертого номера, не стесненный бельём, глядел в стороны с вызовом, как башня форта с двумя пулеметами по углам. Черные лаковые туфли-ходули с ярко-красным днищем. Или подошвой? В общем, обувь, ходьба в которой по моему твердому убеждению должна приравниваться к особо изощренным пыткам для вестибулярного и опорно-двигательного аппаратов. И алое платье в обтяжку, того покроя, который Кол исчерпывающе образно описывал краткой ремаркой «под самый пельмень».

— И Вам не хворать, мадам, — спокойно ответил я, затянувшись и выпустив дым в сторону.

— Простите нас, пожалуйста! С Вами всё в порядке?, — включилась в беседу пассажирка. Пожалуй, что мадемуазель. Светло-русое каре с аккуратной челкой, неброский, а на фоне подруги — и вовсе незаметный, макияж. Голубая блузка цвета весеннего неба с принтом, напоминающим полет жаворонков в нем же. Узкая юбка, делающая длиннее и стройнее хозяйкины ноги, хотя в этом не было ни малейшей необходимости. И удобные светло-серые кроссовочки, вроде бы вовсе не вязавшиеся с образом, но в то же время как-то идеально завершавшие его.

— Чо ты перед ним стелишься, Анька?! Я сейчас своему позвоню — и этого вместе с его ведром на полигон отвезут!, — продолжила заботу о моем здоровье мадам на ходулях.

— И там из танка расстреляют?, — заинтересованно уточнил у нее я.

— Ритка, хватит! Это некрасиво, — негромко, чуть дрогнувшим голосом прозвенела светлая.

— Не Ритка, а Марго, сто раз просила! Нет, бульдозерами в дерьме зароют!, — тюнингованная брюнетка ответила разом всем участникам беседы.

— А Вы отчего такая злая, Марго? Как собака. День не задался? Или жизнь?, — вежливо поинтересовался я. Внутренний скептик с размаху треснул себе ладонью по лбу. Реалист, кажется, тоже не одобрял этой моей искренности.

— Все, капец тебе. Он у меня с Севера недавно вернулся, у него отец олигарх! На куски порвет тебя, понял?!

Пулеметы на башнях Марго на глазах наращивали калибр. Холодало? Или ей нравилось, когда с ней спорят посреди МКАДа? Она вытащила из сумочки модный складной смартфон, попутно уронив сигареты и что-то похожее на губную помаду или футляр для тампонов, и начала ожесточенно в него тыкать. Присела подобрать рассыпанное, и я, как воспитанный человек, отвел взгляд в сторону. Но потом вернул — мне всегда было интересно, как пользуются телефонами те, у кого ярко-красные когти, как у горгулий? Оказалось, все просто — согнула пальчик, оберегая маникюр, и давила в экран гнутым. «Это называется „проксимальный межфаланговый сустав“! Сам ты гнутый!» — сочувственно сказал внутренний реалист.

— Милый, спаси! Я попала в аварию на МКАДе! Негодяй какой-то подрезал, теперь обзывается, сукой назвал! Мне так страшно!, — ого, да по этому полированному бревну явно плачет Щепкинское училище! Или где там на драматических актрис учат? С отрешенно-независимым лицом, с каким обычно подпиливают ногти или помешивают кофе маленькой ложечкой, мадам выдавала пассажи с накалом «Бесприданницы», куда там пересильдам, боярским и прочим снегирям. Ей бы в «Театр у микрофона» с такими талантами.

— Ну все, чудила, молись. Мой через минут двадцать приедет, — протянула Марго томным голосом и тут же пообещала мне лоно. Неясно, свое или чье-то еще, но очень категорично, уверенно и безальтернативно. Так и сказала, как отрезала: тебе, мол — оно. То есть, она.

— Ритка, не нельзя же так! Что за глупости, из-за какой-то царапины. Мужчина, Вам, наверное, лучше уехать, — голос Анны дрожал, выдавая близкие слезы. Оставалось надеяться, что на артисток они учились в разных заведениях. Хотя тут, пожалуй, сомнения взяли бы и старика-Станиславского. Неужели в Москве нашелся человек, что искренне переживает за незнакомого ближнего? Да ну?

Я открыл багажник, открепил от крышки знак аварийной остановки, хранившийся там, в специальном отделении, предусмотренном продуманными и заботливыми шведскими инженерами. Обошел по широкой, насколько позволял непрекращающийся поток машин, дуге гавкающую Ритку и установил ярко-оранжевый треугольник ровно там, где требуют правила БДД. Неторопливо вернулся обратно под сдавленные матюки неравнодушных водителей и уселся прямо себе в багажник, неторопливо прикурив. Скосил глаз за лежавшую рядом традиционную, исконно-посконную даже, МПЛ — малую пехотную лопатку. Сперва в багажнике ездила арматурина, чуть больше метра длиной и диаметром почти в дюйм. Эхо тревожной юности. Потом ребята подарили бейсбольную биту, красивую, черную и глянцевую. Но она с протокольным шведским автомобилем и образом отца семейства резко диссонировала, поэтому давно валялась где-то на даче. А вот лопатка — вещь полезная и неприметная. И снег подкопать, и веток нарубить, если доведется где-то на лесной дороге засесть. «И вообще…» — загадочно-понимающим тоном подтвердил внутренний фаталист. Почему-то встреча с господами, имевшими привычку в двадцать первом веке возить граждан на мусорные полигоны, не пугала. Интерес и азарт какие-то были, а вот страха не было никакого. Если это тоже часть подарка старика-Откурая — то за него ему моя отдельная благодарность.

Анна крайне убедительно умоляла Марго прекратить, успокоиться, отпустить и перестать. Та сняла свои огромные очки-авиаторы, зацепив золотой дужкой за декольте, отчего оно сразу же приняло еще более, даже крайне, я бы сказал, откровенный характер. Казалось, еще чуть-чуть — и с пулеметов сорвут чехлы. Наверное, если присмотреться — можно было и пулеметные гнезда уже разглядеть. Я не присматривался. Никогда не понимал подобной «красоты» — вызывающей, броской, но совершенно ненастоящей. Вот Кол, например, или Барон в прежние времена, подобный экземпляр не пропустили бы ни за что. Еще и стыдили бы меня за мой старомодный вкус и излишнюю деликатность в общении с дамами, как не раз и бывало. Не знаю. Я, видимо, по-другому воспитан. Просто так, на ровном месте тыкать чем-то в незнакомого человека, да тем более — женщину? Ну нет. А как же чувства? На этих словах друзья начинали ржать и обзываться «старпёром» и «пенсией».