Сотник как раз заканчивает свой поток угроз и оскорблений, и я говорю ему с совершенно невозмутимым выражением лица.

— Хорошо! Раз нойон Абукан призывает меня на суд, я готов подчиниться!

Все, что знает обо мне этот сотник, и все, к чему он готовился, никак не вяжется с тем, что он сейчас услышал, и на его лице появляется почти детская смесь удивленного недоверия и облегчения одновременно. Придирчиво покосившись на меня и не найдя ни тени усмешки, он гортанно крикнул своим бойцам, чтобы несли веревку.

Стоящие рядом Калида и Прохор с явным непониманием уставились на меня. Они не поняли, о чем так долго каркал монгол, но то, что дело пахнет керосином, уяснили и без знания языка. По знаку Калиды за моим шатром уже выстроилась первая сотня Соболя, а рота стрелков как бы невзначай вышла во фланг монгольским всадникам.

Оборачиваюсь к Калиде и успокаивающе поднимаю руку, мол все нормально, я все контролирую. Два ордынца уже рядом со своим сотником и один из них разматывает аркан. Дамдисурен делает шаг в мою сторону, и тут я, словно бы вспомнив о важном, демонстративно хлопаю себя по лбу.

— Минутку, уважаемый сотник! — Обращаюсь к монголу на не уступающем его собственному тайчиутском диалекте. — Прежде чем ты выполнишь свой долг, необходимо утрясти одну формальность.

Дамдисурен явно знает о моих способностях, но все равно замирает пораженный таким четким родным выговором. Пользуясь его замешательством, я разворачиваюсь и следую к шатру, демонстрируя своим уверенным видом — всем следовать за мной.

Не оборачиваясь, слышу за спиной Прошкины шаги, сопение Калиды и грузный топот монгольского сотника. Зайдя в шатер, я показываю Прошке на место за столом, перо и чернильницу.

— Садись пиши!

Тот послушно опускается на табурет, а я начинаю диктовать на монгольском.

— О великий и непобедимый воитель Бурундай! К моему величайшему сожалению, я не смогу выполнить твой приказ и прошу не судить меня строго, ибо нет в том моей вины.

Не понимающий ни слова Прохор поднимает на меня вопросительный взгляд, и я, склонившись над ним, будто бы поправляя что-то, на деле еле слышно шепчу.

— Пиши что хочешь, но пиши!

Я ставлю на то, что сотник не умеет ни читать, ни писать, и для него все буквы одинаковые, будь то русский текст, монгольский или арабский. Диктую же я специально на монгольском, дабы тот четко понимал, кому и о чем пишется письмо.

Сделав паузу, вновь начинаю диктовать.

— Сегодня некий сотник Дамдисурен явился ко мне и, вопреки твоей воле, хочет связать меня и бросить в яму. Не гневайся на меня за невыполнение твоей воли, ибо с сего момента я уже не в ответе перед тобой, а вся вина за то ложится на сотника Дамдисурена. Ежели что, спрашивай с него так, как полонит он меня по воле своей, будучи в твердом уме и понимании, на чьего человека руку поднимает.

Заглянув через плечо Прохора, демонстративно киваю и, дождавшись, пока тот поставит точку, беру лист и размашисто ставлю на нем свою печать. Затем демонстративно дую на нее, чтобы подсохла, и кладу бумагу перед сотником.

— Ну что, Дамдисурен, подписывай, дабы потом не отпираться, мол ничего не знал и ничего не ведал!

Для убедительности вытаскиваю из шкатулки бронзовую пайзцу, что Бурундай дал мне на право ведения переговоров с германскими князьями, и тяжело припечатываю ею лист бумаги.

— Так что ты ждешь, сотник?! — Напираю на монгола. — Давай подписывай!

Как я и ожидал, монгол абсолютно неграмотен, и как всякий человек, не умеющий ни писать, ни читать, испытывает почти сакральный ужас перед любым текстом, а про подпись и говорить не приходится. Я вижу, как он завороженно смотрит на отливающую бронзой пайзцу, на вензеля печати, и на его простоватом лице отображаются все мысли, что крутятся сейчас в его голове:

«Супротив воли Бурундая…! Абукан такого не говорил! Куда ни кинь, всюду клин! Или Абукан башку ссечет, или Бурундай псами затравит!»

Качнув головой, он непроизвольно отшатнулся от стола.

— Я не…! Неграмотен я, как могу подписать!

— Ничего! — Не даю ему вывернуться. — Оттиск пальца поставь, а мой человек припишет и имя твое, и звание.

— Неее! — Вновь машет он головой. — Я на себя такое взять не могу. Я против Бурундая не пойду!

Смотрю на его испуганно-ошалелое лицо, и меня разбирает внутренний смех.

«Ах Абукан, Абукан! С кем ты вздумал тягаться, морда ты монгольская!»

Не подавая виду, с серьезной озабоченностью поднимаю взгляд на сотника.

— А как же нойон Абукан, что он скажет, коли ты его волю не выполнишь?

Тот уже совсем запутался и с каким-то жалким отчаянием впился в меня своими узкими глазками. Даю ему еще пару мгновений на осознание всей глубины пропасти, в которую он только-что чуть-было не угодил, и подаю ему «руку помощи».

— Ладно уж выручу тебя, сотник! — Панибратски хлопаю его по плечу. — Ты честный служака и лишь исполняешь чужую волю. Зачем тебя подставлять?! Скачи к Абукану и скажи ему так. Консул Твери сам к нему идет и готов ответ перед ним держать. Пусть уж Бурундай с него спрашивает, а не с тебя!