Он перестал спать, отказался от этой затеи, вместо сна проводя время в личном архиве. Именно там он отыскал среди фамильных рукописей да одинаковых до скрежета зубов биографий его именитых предков то самое пророчество.

Руки тряслись, когда он прикасался к своей пожелтевшей от времени находке, исписанной чей-то старательной рукой. Чернила казались красными, вернее рыжими, словно это вовсе и не чернила, а чья-то кровь. Да и почерк плясал, точно дракон, писавший эти строки, находился в крайнем возбуждении или отчаянии.

Что же они натворили...

Эта фраза постоянно крутилась в голове... все время, пока он тщательно изучал пророчество...

Как они смогла дойти до этого? Решиться. Неужели никто не подозревал о возможных последствиях?

Уничтожив белых, они истребили саму суть существования драконов на этой земле. Суть жить и творить ради и во благо своей пары.

Звери очень терпеливо ждали. Его дракон уж точно долго, но поняв, что все бесполезно... он... он исчез, растворяясь в бесконечности…

Но шанс был.

И он не давал окончательно опустить руки и, наплевав на все, уйти вслед за своим драконом.

А когда он узнал об истинности, прямо у него под носом, на балу, понял, что наконец... наконец Матерь драконов сжалилась над ним, и он сделает все, чтобы вернуть утраченное. Не только для себя, для каждого черного. Поэтому так легко и пережил мысль о вынужденной жертве. Ему было жаль генерала. Искренне. Но это не шло ни в какое сравнение с той виной перед белыми, которую каждый из них обязан искупить. И эта честь выпала на долю Верриона. Но на его месте мог оказаться кто угодно, даже он сам... Судьба сделала свой выбор.

Кто он такой, чтобы сопротивляться неизбежному?

Он ждал, считал дни, потому что откопал еще одно условие, без которого не удастся возродить к жизни его зверя. Младенец убитой горем вдовы, которая искренне полюбит своего истинного и станет его же погибелью, будет обладать уникальной силой. Только ему под силу оживить дракона. А если так... то Дара, он просто обязан держать ее рядом. Если понадобится — пленить, но дождаться момента, когда она родит от генерала ребенка, который его исцелит.

Я парила над спокойным, говорящим шепотом морем, погружаясь в густые воздушные облака. Я наслаждалась невероятным чувством полета, когда ветер, как любимый, ласкал и исследовал мое тело, вызывая от прикосновения колючие мурашки.

Горечь отступила. Я словно очнулась, оказываясь в родной и желанной стихии. А главное, что и Бетрина, которой простор и темное небо сейчас были крайне необходимы, сияла от счастья и умиротворения. Ее эмоции передавались мне. А я, перекраивая их на свой лад, делилась своими в ответ. Это безграничное, такое интимное родство душ, человека и дракона. Неужели все, в ком живет зверь, такое ощущают?

Моя девочка нежно бодалась и продолжала свой полет, то и дело обгоняя Ника.

Мы пролетали часа четыре, пока я не опомнилась и не заторопилась обратно домой.

Рассвет постепенно освещал водную гладь, превращая в золото. Солнце лениво поднималось, расправляя над горизонтом свои лучи. А я еще не ложилась спать. Хотя и понимала, что ни за что бы не смогла уснуть в таком состоянии.

Уже в спальне я в спешке накинула на себя легкий халат, спасаясь от жаркого взгляда метаморфа. Быстро заплела косу и, немного нервничая, посмотрела на Ника.

— И что мне делать дальше?

Он, все так же восседая на полюбившемся ему кресле, нога на ногу, взъерошил влажные от росы волосы и, слегка улыбаясь, осторожно, будто и не настаивая вовсе, предложил:

— Мы можем отправиться в дикие земли к твоей матери.

Я знала, что он обязательно мне это скажет. И это настолько соблазняло, подначивало согласиться, что я уже было собралась сказать да, но, окинув взглядом свою спальню, пустую, где в воздухе до сих пор ощущала ЕГО присутствие, вдруг осеклась. Что я делаю? Сердце запрыгало, опаляя щеки, и с грохотом упало в пятки.

Неужели я тоскую и, да, о Матерь драконов, скучаю по этому невозможному, жесткому мужчине? Своему мужу?

Мои глаза мгновенно наполнились слезами, я не до конца веря в такую глупость, затрясла головой, поднимая растерянный взгляд.

Ник печально усмехнулся.

— Поздно, да? — задал риторический вопрос и, не дожидаясь ответа, уже утвердительно: — Ты его любишь.

Я свела брови. Тело лихорадило, покрывая кожу испариной.

Что за бред?

Нет! Я не могла его любить. Только не его...