«Не ослеп» — пронеслось с весельем висельника в голове. — «Живой» — накатила куда более серьезная мысль, сопровожденная крупной дрожью.

— Х-холодно… — было первое слово, произнесенное хриплым, почти незнакомым голосом.

Пересохшее горло недовольно сглотнуло, отозвавшись вспышкой знакомой боли, и потребовало пить.

«Надо вставать».

Руки зашарили по сторонам, но быстро уперлись пальцами в шершавый и податливый металл вокруг — а осторожно проведя вверх и в сторону, обнаружили тонкую и острую кайму…

«Ванна была эмалированной…» — пришла тягучая мысль, отозвавшись болью в виске. — «Эмаль сожрало… И металл тоже поело…»

Двигаться не глядя, рискуя пропороть себе бок о ржавчину — такая себе идея.

Я попытался аккуратно освободить кожу вокруг глаз, цепляя ногтями корочку подсохшей дряни. Ресницы отпускало неохотно — в конце концов, прошипев от боли, я все-таки смог открыть веки.

Сверху нависал знакомый потолок ванной — серый, заросший мелкой паутиной, трепыхавшейся под сквозняком. Удивительно красивой паутины, видимой невероятно четко — до каждой нитки и сопряжения, до каждой пылинки.

Если бы в теле были слезы, я бы расплакался от счастья. Я медленно изучал каждую трещинку в штукатурке, каждую деталь и уголок, и эту забавную надпись над крошечным домашним паучком-мухоловом. Приятным зеленым цветом.

— Что за?.. — Дернулся я от удивления, и остатки ванны подо мной со скрежетом развалились на три части, словно того и ждали — будто отживший свою функцию кокон.

Я проморгался, тут же зашипев от жжения, когда грязь попала под веки, и еле удержался от того, чтобы потереть глазами руками. Посмотрел вбок, затем снова в угол — вот он, паучок, виден отчетливо. Только никакой надписи нет. Крыша едет…

Кое-как оперся на локтях, согнул ноги и перенес их вбок, на плитку вне ржавого остова ванны, собрав пятками кучу пыли. Некоторое время недоуменно смотрел на запыленный пол — это какой ветер был, если с улицы успело нанести… Посмотрел наверх — мутное окошко под потолком стояло приоткрытым, и свежий воздух холодил кожу до зябкости и дрожи.

Впрочем — еще раз оглядел я ржавый остов ванны, вообще не понятно, что тут происходило и как долго… Что-то я не вижу вокруг всего того, что накидал в воду — только черноватая липкая жижа на дне и на коже. Даже одежду — и ту сожрало… Кроссовки, кроссовки я ведь скинул! Дернувшись вбок, увидел свои «Найки» серыми от пыли.

Переждав судорогу в ноге и еле не навернувшись обратно, смог подняться и вдеть ноги в обувь — стало гораздо теплее, как-то увереннее и спокойнее. Только за стену от накатившей слабости все равно пришлось подержаться — или это потому, что все вокруг такое непривычно детализированное и яркое, аж голова закружилась…

Нет, но глаза мне починило знатно… Только, дебила кусок, надо было просить плазму из рук, вечную жизнь или пуленепробиваемую кожу. Вот же…

«Хрен с ним, разберемся», — повел я головой, привыкая к четкой картинке. Наверное, круто так жить всю жизнь. Ладно, еще насмотрюсь.

Я доковылял до раковины с зеркалом — видок, конечно, словно из земли выкопали — весь грязный и тощий, будто год еду не видел. Провел длинными ногтями по ершику коротких волос — будто прежняя прическа растворилась, и волосы выросли вновь… Ресниц почти нет — вырвал, когда убирал грязь. А в остальном — те же зеленые глаза и высокий лоб, унаследованные от матери, прямой нос и острые скулы от отца. Кожа у глаз все еще оставалась под слоем зеленоватой патины, которую немедленно захотелось стереть.

Крутанул вентили холодной и горячей воды — в трубе слабо загудело и выплюнуло затхлым воздухом. Вот же, а…

Кухня! Там термопот с водой… Я шагнул было на выход и с недоумением посмотрел на сорванную с петель и заклинившую в проеме дверь. Дернул за ручку — а створка просто застряла внутри перекореженной дверной коробки, будто ее долго били снизу. Взгляд невольно скользнул вниз, отметив выломанный угол со взлохмаченными краями — следы, словно зубами пытались прогрызть… Внутри стало как-то сильно не по себе. Двери у меня были хорошие — не картон, как в дешевых мотелях. В этом доме сдавали комнаты еще в прошлом веке, когда массив дерева еще не стоил бешеных денег.

Я напряженно прислушался, помня о грохоте железа в ванной. Но ничего не было слышно, и напряжение тихонечко отпускало, заставляя вспоминать о холоде. И только потом до меня дошло, что тишина была абсолютной.

То есть, никто не орал друг на друга этажом выше. Не шумели машины за открытым окном. Не ворчал компрессором холодильник на кухне.

«Главное, никто не рвется доломать эту дверь» — успокаивал я себя.

Тем более что холод с кожи начал уже серьезно переходить внутрь тела, касаясь низа легких. Хотелось движения, теплой одежды и пить.