Устали все, даже свины. Вернее, свины в первую очередь, потому что они ещё и тащат на спинах тяжеленные тюки. Однажды, когда вытаскивали бедное животное из трясины, из мешка выпало что-то круглое, размером с глыбарью голову, завёрнутое во влажные синеватые листья. Я хотел посмотреть, но Кут быстро и даже зло вырвал предмет у меня из рук:

– Нельзя разворачивать, товар сгниёт.

И всё, больше не слова.

Не доверяет он мне, это даже без порошка понятно. И боится. Меня все здесь боятся, кроме Тляка и ещё почему-то Олтея. Он, видать, за свою жизнь в таких передрягах побывал, что устал бояться. Поэтому просто не доверяет. Зато дочка его так меня боится, что позволь ей кто-то нести лютобой, тут же в меня бы и выстрелила. Правда, лютобоев у нас всего два, один у Кута, второй у Олтея. И бедная Шая вынуждена стрелять в меня только словами. Честно говоря, у неё получается. Глупо обижаться на самку, но иногда очень хочется оборвать ей язык.

В общем, компания подобралась забавная. Все друг за другом приглядывают, между собой перешёптываются. Тляк смотрит, чтобы меня никто не обижал, хотя у самого забот хватает. Очень быстро выяснилось, что отрядом командует сын старосты Кут, а Тляк – просто проводник. Причём, не вызывающий особого доверия. И за ним наблюдают в восемь глаз – четыре глыбарьих и по два карлючих и урдовских. Зато смазль больше приглядывает за Кутом. Но и на Олтея все тоже периодически косят взгляд. Шая, похоже, не в счёт. Что бы Тляк ни болтал о том, что у фраев самки во всём равны им самим, никто смазлицу за реальную силу не принимает. И было бы неплохо (так, на всякий случай) переманить её на свою сторону, а заодно и папашу. Но куда там! Она скорее в болото провалится, чем у меня помощи попросит. Один раз, между прочим, чуть так и не случилось. Хорошо Олтей вовремя обернулся, успел вытащить из трясины. И на меня так не по-доброму посмотрел. А я-то тут причём? Она ж сама руку отдёргивала, когда я помочь пытался.

Жаль, что Олтей меня невзлюбил. Единственный нормальный мужик в отряде. И из лютобоя он, в отличие от Кута, не палит во что попало. Сын старосты, как только что-нибудь зашевелится, сразу же на спуск нажимает. А смазль сначала приглядится, опасная зверюга или нет, и только потом стреляет. Но уж так, чтобы одного выстрела хватило. Перебраться к нему поближе, что ли? Спокойней будет.

Сказать-то легко, а попробуй догони этого смазля. Грунт хоть и потвёрже стал, но зато опустился глубже под воду. Теперь приходилось идти по колено в жиже. И тростник, невесть откуда появившийся, мешает идти - острый, колючий. Сквозь сапоги не достаёт, а штаны и ноги под ними уже изрезал. Обойти его невозможно – со всех сторон одно и то же. А Олтей знай себе шагает, аки по суху. Нужно окликнуть смазля, спросить какую-нибудь глупость. Да хоть бы и про нахтов, лишь бы остановился и подождал меня.

– Послушай, Олтей, а ты раньше у нахтов бывал?

Тот оглядел меня, как бы прикидывая, достоин ли я разговора с ним. Снизошёл, ответил.

– Приходилось, – произнес ровным спокойным голосом, словно и не устал вовсе. – Наши, дремухинские, одно время тоже с ними торговали. По два раза в год хаживали, пока однажды никто из похода не возвратился. А я как раз тогда дома остался, дочка сильно захворала. Так и не знаю, что там у них стряслось, но с тех пор староста запретил на болотах показываться. Глупость сделал, к слову сказать. У Бо порошок перекупать – вдвое дороже выходит.

– А какие они, нахты?

– А ты, выходит, не видал их никогда? – удивился было смазль, но потом вспомнил, с кем говорит. – Ну да, откуда. Знаешь, Луфф, разные они. Иногда не в жизнь не догадаешься, что эта тварь разумная. Только когда залопочет что-нибудь по-своему, тогда и поймёшь.

– А ты, значит, их язык понимаешь? – удивился я, хотя до этого момента и не знал, что у нахтов есть свой особый язык.

– Так, помаленьку, - не стал набивать себе цену смазль. – Да и какой у них язык? По большей части, наши слова исковерканные. Есть, правда, и свои, но тех я вообще не понимаю, даже когда они пытались объяснить. Нет у нас таких понятий, чтобы по-фрайски то же самое сказать. Они ж другие совсем, нахты эти.

М-да, не сказал бы, что многое понял из объяснений Олтея. Но Тляк о нахтах вовсе не любил вспоминать, а остальных и спрашивать бесполезно – знают не больше моего. Но всё же хорошо бы выяснить, как нахты выглядят.

– Так всё-таки, Олтей…

Договорить мне не дали.

– Сто-о-ой! – крикнул откуда-то из-за тростника Тляк. – Дальше идти некуда, река впереди.

Луфф

– Переправляться будем так, - с уверенностью, вошедшей за время похода в привычку, распорядился Кут, - сначала пустим свинов. Если доберутся без происшествий, быстренько переплываем сами. Оружие положим в один из мешков, чтобы не намокло.

– Ты вот что, парень, остынь маленько! – чуть ли не в первый раз за четыре дня перебил его Тляк. – На том берегу снова начнёшь командовать, а пока послушай, что старшие скажут. Отсюда из-за тростников река не просматривается. В любой момент может напасть какая-нибудь зараза. Если свинов потеряем, ты на себе мешки потащишь? Да и будет ли что тащить? А ведь в них, в мешках, вся наша надежда на победу. И оставлять переправу без охраны никак нельзя. Я уж не говорю о том, что мешок с оружием тоже утонуть может. Тогда мы и вовсе до места не доберёмся.

– А как же тогда? – растерялся Кут.

– Сперва надо разведчика послать, а лучше – двоих, и с лютобоем. Они там осмотрятся и махнут остальным. Значит, можно свинов переправлять. И только потом поплывут оставшиеся, а тот, что при оружии – последним.

Сын старосты оглядел односельчан. Никто не решился возразить. Тляку виднее, он не в первый раз к нахтам идёт. И старый смазль Олтей согласно кивнул головой. Делай, мол, как он велит, если хочешь переправиться живым на тот берег.

– Ну, считай, что убедил, - попытался снисходительно усмехнуться Кут.
– Только ты сам первым и поплывёшь.