— А потом?

— А потом придут гунны. — улыбнулся Неждан. — Века через полтора. И когда у нас накопятся обиды к гётам, они сметут уже их…

— Про гётов я слышал, — кивнул Вернидуб. — Лета три назад виделся я с Великим мхом. Он бывал среди владеющих словом, что живут по реке Припять. И там тех гётов хорошо знают. И кое-кто уже им дань платит, а не языгам. А вот о гуннах впервые слышу. Кто сие?

— Они пока далеко за Великим камнем на восход солнца. Но они уже пошли на закат, по пути подчиняя и вовлекая все встречные рода. А ежели те не желают — убивая. Оттого много среди них окажется родичей сарматов, когда к нам сюда придут. А потом и мы в их войско вольемся… если только не подготовимся. Но до них много времени. За полтора века можно очень многое сделать, если не сидеть на попе ровно.

— Роксоланам, значит, конец скоро?

— Лет через двадцать-тридцать, может, сорок. Это и скоро, и долго. Но они не погибнут полностью. Они подчинятся гётам. Собственно, сами гёты крепки пешей ратью. Сарматы же дадут им конницу, что очень сильно их усилит и позволит громить ромеев.

— Такие великие потрясения вокруг… — покачал головой Вернидуб…

На этом они закончили перекур.

Парень сбегал за бумерангом, и эта парочка продолжило свое движение на лыжах. И учась и делом занимаясь. Ведь совсем недавно утвердился устойчивый снежный покров, и они спешили обновить ловушки на всякую живность. Заодно примечая удобные деревья на дрова. Ну и на следы животных поглядывали. Особенно пытаясь разглядеть волков. Вот чего-чего, а с волками в зимнем лесу им совершенно не хотелось сталкиваться…

— Вот не пойму я тебя, — вновь начал Вернидуб разговор на очередном привале.

— А чего меня понимать? Две руки, две ноги, а посередине гвоздик.

— Да какой это гвоздик? — фыркнул седой. — Вот когда десяток детишек заведешь, тогда гвоздиком и называй. А пока — былинка вялая.

— Грубо. Как мы все-таки любим… всегда… Не это главное. — процитировал Неждан герцога из экранизации приключений Мюнхгаузена.

— А что главное? — усмехнулся седой. — Ты от корня родителя своего. А о том, чтобы его кровь продлить и корни далее пускать даже не помышляешь. Словно ломоть оторванный. Иной какой-то. Оттого и говорю я — не понимаю тебя.

— Только из-за женитьбы? Я же согласился.

— Ты согласился посмотреть, а не жениться.

— Зачем мне бабе жизнь ломать? Возьму ее в жены, а завтра сдохну.

— Как и любой из нас. Иное ведь тебя останавливает. Я же чувствую.

— И что же?

— Ты другой. Просто другой. Вот был я в Оливе. Видел ромеев. Говаривал с ними. Так тоже — иные. Говорят некоторые из них по-нашему, а внутри — не наши.

Неждан напрягся.

Этот поворот событий ему совсем не по душе пришелся.

— Если не ваш, то чей? — чуть хрипло поинтересовался парень.

— Не ведаю. Тебе ведь тут, в лесах, душно и тошно. Я приметил. То не так и это не сяк. А иной раз речь заведешь — прямо Оливу вспоминаю. Да не эллинов али степняков, а ромеев.

— Мыслишь, что я ромеем стал, искупавшись в Великой реке?

— Нет, — усмехнулся Вернидуб и решил зайти с другой стороны: — Скажи, отчего ты сыном моим интересовался? Да еще и назвал его Святославом.

— Просто слышал я про одного Святослава сына Вернидуба. — пожал плечами Неждан. — Вот и подумал, что вы родичи. Не всех же встречных-поперечных твоим именем кличут.

— И то верно. — покивал ведун. — А где слыхал-то?

— Вот не все ли тебе равно?

— Хм. Понять хочу. Понимаешь… Я ведь вижу, что ты не врешь, когда говоришь, будто год-два и тебя убьют. И все равно остаешься. Отчего не уходишь. Почему? — резко сменил он тему. — Не каждый так смерти искать станет.

— А куда мне уходить? Останусь здесь — смерть. Уйду — тоже смерть или того хуже — рабство.

— А если бы мог уйти живым, ушел? — пристально глядя глаза в глаза, спросил Вернидуб.

— Нет. — практически не задумываясь ответил Неждан. А потом добавил. — Не могу. Не уйти, не объяснить. Извини.

— Запрещено?

Неждан промолчал.

Он и сам задумался над этим вопросом.

Зачем все это?

Сделал бы железное оружие и ушел. Лесами. Перебрался бы в Римскую империю, где записал бы в какую-нибудь ауксилию. И если кривая удачи вынесла бы, то к старости там ладно устроился.

Почему он остался?

Зачем ему эти леса?

Он ответа не знал. Просто на эмоциональном уровне воспринимал эту землю и этих людей как своих. Непонятно почему. Для Неждана — да, они свои. Но вот для личности Ивана, которую «загрузили» в эту тушку — нет. Но все равно…

Единственное объяснение он видел в том, что все эти славяне… ну ладно, праславяне, так или иначе воспринимались его личностью как далекие предки. И они были в беде. В осаде. Под пятой натурального ига. Как тут дедушкам с бабушками не помочь? Вот он и лез целенаправленно в бутылку…

— Что молчишь?

— Давай закончим этот разговор. Не на все вопросы я могу ответить, а врать я тебе не хочу.

— Ты ведь не Неждан.

— Если я выгляжу как Неждан и откликаюсь на это имя, то, скорее всего, им и являюсь. Разве нет?