Многие знакомые, объяснял мне тем временем дядя Джанни, не одобрили дедушкин выбор и до, и после войны.

– Сам понимаешь, у нас отчаянных леваков не очень-то жаловали. Если быть до конца честным, я тоже испытал облегчение, когда после войны он перестал верить во всякие бредовые идеи. В обличье богемного анархиста он мне нравился куда больше. Скажу только, что из верности принципам он отказался от своей части наследства. В итоге его поделили мы с Норой. Да, да, милый мальчик, эта семья многим тебе обязана.

Я всегда притягивал сумасшедших (и прохиндеев). Почему – сам не знаю. Возможно, они чуяли, что в глубине души я такой же, как они, что я того и гляди что-нибудь отчебучу. Или же, видя, что я человек робкий и тихий, пользовались этим. В конце концов, они психи, а не дураки. Словом, стоит одному из них в меня вцепиться, и он уже не отцепится. Поэтому я ни капли не удивился, когда старуха и ее невидимая такса, походив кругами, возникли перед моим носом.

– Лаура, дорогая, – заговорил дядя Джанни, не давая ей рта раскрыть. – Твой Аарон сегодня в отличной форме.

Старуха, удивленная подобным знаком внимания, взглянула на дядю Джанни то ли недоверчиво, то ли подозрительно. Он и бровью не повел. Наоборот, продолжая разыгрывать пантомиму, широко улыбнулся, склонился к полу, где никого не было, и воскликнул с сияющим видом:

– Вот так проказник!

Это прозвучало настолько убедительно, что подозрительность старухи как рукой сняло, она затряслась от радости и признательности.

– Видишь, – подмигнул мне дядя Джанни, пока старушенция удалялась, пребывая на седьмом небе от счастья, – кого только нет в нашем маленьком штетле [12] , даже деревенская дурочка. Что сказать тебе, мой мальчик? Пока наша родня не перестанет заключать браки между собой, среди нас будет все больше блажных и затейников. – И он опять прыснул.

Смех был заразительный, а не нахальный, хриплый, как у заядлого курильщика, по-настоящему добрый.

Тем временем мы подошли к перилам террасы.

– В общем, – продолжил он, – я понимаю, что после подобного вставного эпизода такие вопросы не задают, но все-таки, что ты скажешь о нас – обо всех родственниках, которых ты никогда не видел? Давай честно: мы похожи на марсиан?

Я отделался расплывчатым “Ну, не знаю”.

– Глупый вопрос, – заключил он сам. – Я о том, что тебе все это должно казаться чудным. Непривычным, да? Не хотел бы оказаться на твоем месте. Все эти Мафусаилы, собравшиеся отпраздновать победу над фараоном…

Я не привык к подобным выражениям и растерянно улыбнулся. Не то чтобы я многое понял из его речей. Зато я не мог не признать, что смесь радушия, оптимизма и шутовства помогали мне стать расторможеннее, как помогали “имею в виду” и “полагаю”, которыми он нашпиговывал свою речь, а также “родной” и “мой мальчик”, которыми располагал к себе собеседника.

– Только, пожалуйста, удовлетвори мое любопытство: что тебе рассказывает о нас мама? Как она все объясняет?

Я раздумывал, что будет честнее: сказать правду – До этого дня я знать не знал о вашем существовании — или приятную и не вызывающую подозрений ложь.

Зажатый в угол, я нашелся с ответом – таким же ловким, как у Пилата, но не совсем лживым:

– Мама у меня не очень разговорчивая.

Впрочем, я чувствовал, что имею право не столько отвечать на вопросы присутствующих, сколько получать ответы. Я позволял дяде вести игру во многом из желания соблюсти формальности. И думал о том, как мне лучше, уважительнее к нему обращаться? Вообще-то я с ним только что познакомился. Как мне его называть? “Дядя”, “синьор” или “доктор Сачердоти” [13] ? Подобные дилеммы характерны для тех, кто плохо знает мир взрослых, для тех, кто почти ни с кем не общается, даже если касательно воспитания и хороших манер с первого дня тебе постоянно промывали мозги. Вряд ли случайно то, что мне до сих пор трудно переходить с “вы” на “ты” даже с молодыми и учтивыми собеседниками.

Вот почему я счел самым разумным давать сухие, уклончивые, обезличенные ответы; прикусить язык, прежде чем что-то спросить. Признаюсь, поскольку дядя болтал без устали, это весьма облегчало мою задачу.

– Тебе здесь нравится?

Нравилось ли мне там? Прежде чем подняться в квартиру, я и представить себе не мог, что моим глазам откроется такая красота. То, что называется прекрасный вид! Небо достало парадную палитру; город, в буквальном смысле лежавший у нас под ногами, выставил лучшие туристические приманки: сколько хватало взгляда, вокруг виднелись слитые воедино терпеливыми столетиями храмы, руины, купола, сады, жилые дома. Невольно закрадывалось подозрение: а что, если Юпитер и Юнона из своего расположенного на Олимпе президентского люкса тоже наслаждаются подобным зрелищем? Все было слишком красиво – да, слишком. Красота не столько очаровывала, сколько ошеломляла.

Дядя Джанни объяснил, что его старшая сестра прожила в этой квартире почти полвека. Бедняжка Нора, она скончалась, так и не поставив точку в бессмысленной ссоре с моей мамой, упустив возможность познакомиться с таким сообразительным и симпатичным племянником, как я!

– Сказать по правде, – а ты уже понял, что твой дядя говорит все как есть, – Габриелла действительно наломала дров. Для Норы это оказалось страшным ударом, она просто не знала, как быть. Прости мою откровенность, но это была черная неблагодарность.