Она втянула дрожащий воздух. — В вашем мире жены — это пешки, не так ли?

Я хмурюсь. Откуда это?

— Почему ты так думаешь?

— Почему бы и нет? Просто посмотри на Екатерину. Ясно, что Максим ее не любит, и ему не составляет труда использовать ее для достижения своих целей. Ее помощь даже не заслуживает его преданности. Я была так зла на нее после того ужасного обеда, но теперь мне ее жаль. Какая жалкая жизнь у нее, должно быть.

— Их отношения не имеют к нам никакого отношения, — твердо говорю я. Постепенно это начинает обретать смысл. Она пытается понять правила нашего мира, понять, как в нем могут строиться отношения, но у нее нет для этого хороших ориентиров. Все, что у нее было, это родители — вряд ли хороший пример партнерства — и теперь Максим и Екатерина.

— Блейк, нельзя считать, что все люди похожи на Максима и Екатерину. Их дисфункция, скорее всего, была бы налицо, независимо от того, был ли Максим частью Братвы или нет.

— Ты действительно хочешь сказать, что то, что есть у них, не является нормой среди людей, которых ты знаешь?

— Существуют ли такие отношения? Да. Являются ли они нормой? Нет. Если бы ты только знала, как чертовски безумен Раф по отношению к Клео, или какие отношения у ее сестер с мужчинами, ты бы поняла, что среди нас полно тех, кто считает Максима отвратительным за то, как он обращается со своей женой. Посмотрите на Виту и Джино…

— Вита сама по себе игрок, — огрызнулась она. — Может, ей пришлось так поступить, чтобы выжить. Но я никогда не буду такой, как она. Я не хочу быть такой, как она. Так что же остается мне, Неро?

— Оставаться такой, какой ты есть.

Неужели она не понимает, что ей не нужно ничего менять?

Она тяжело качает головой.

— Иногда я просыпаюсь утром и чувствую, что тону. У меня нет ни власти, ни самостоятельности. Ты заставил меня выйти за тебя замуж. Ты заставил меня войти в этот мир, и даже после нескольких недель попыток сделать это я все еще не знаю, как это сделать. Я полностью замерла в кабинете Максима и замру снова. Возможно, в ситуации, когда это будет стоить мне жизни. Или твоей.

— Малыш…

— Я боюсь!

По ее щеке скатилась злая слеза. — Я боюсь, что у меня никогда не хватит сил, чтобы выжить здесь, если я не буду делать то, чего не хочу, и не стану той, кем не хочу быть.

В моей груди становится тесно. Я обхватываю ее руками и притягиваю к себе. Меня убивает то, что она так себя чувствует, потому что я знаю, что всю свою жизнь она никогда не чувствовала, что ее достаточно.

Ни в Даркуотер-Холлоу, ни здесь.

Но есть одно место, где ей всегда будет достаточно. Где она всегда будет принадлежать себе. Прямо здесь, со мной.

Я просто должен заставить ее увидеть это.

Когда ее тихое сопение стихает, я откидываюсь назад и смотрю ей в лицо.

— Ты не пешка, и я никогда не буду обращаться с тобой как с пешкой. Мы пытались сделать что-то очень сложное, то, что большинство жен мафии никогда бы даже не попытались сделать. Ты чертовски храбрая, детка. И чертовски хороша, что пыталась помочь такому ублюдку, как я.

На ее лице разыгрывается странная драма. В ее глазах плещется столько противоречивых эмоций, что мне трудно их понять.

Я убираю волосы с ее лица.

— Но тебе не нужно быть храброй ради меня, Солнышко. Я знаю, что ты чувствуешь себя виноватой за то, что случилось в Даркуотер-Холлоу, но тебе не за что чувствовать себя виноватой, и пора бы тебе это признать.

Я думал, что мои слова успокоят ее, но вместо этого ее взгляд стал затравленным. Она отталкивает мои руки от себя и поднимается на ноги.

— Это больше не имеет значения. Мы потерпели неудачу.

Я тоже встаю. — Знаешь, почему я согласился на это, хотя меня тошнило от беспокойства, что я втянул тебя во все это?

— Потому что, став капо, ты поможешь мне быть в безопасности.

— Да. Конечно. Но одного этого было бы недостаточно. Я согласился, потому что думал, что этот опыт поможет нам снова быть вместе. Вот почему я это сделал.

Ее глаза стали очень широкими. — Что?

— Речь всегда шла только о тебе. Я хочу только тебя. Если бы у меня была ты… Черт, я был бы счастлив делать все, что Ферраро захочет.

Это гребаное чувство вины снова мелькает на границах ее выражения. Она стоит у книжной полки и просто смотрит на меня.

— Ты правда не расстроен, что мы все испортили? — спрашивает она в конце концов.

— Вовсе нет.

Она кладет руку на одну из полок, но ее глаза не отрываются от меня. — Мне просто… трудно в это поверить.

Я провожу пальцами по волосам. — Боже мой, ты все еще не поняла, да? Разве это уже не очевидно, черт возьми?

— О чем ты говоришь?

Я подхожу к ней и заключаю в объятия.

— Я сказал тебе, что больше не буду тебе врать после того, как мы приедем в Нью-Йорк. Я придерживался этого обещания. Но есть кое-что, что я скрывал. И разве это не так же плохо? Я не хочу больше играть в эти игры.