— А пока, хоть многое нам мешает, мы свое все равно сделаем. Мало людей, мало машин, мало лошадей, а мы сожнем и обмолотим. Увидите… Люди выручат. За двоих, за троих будем работать, а сделаем…

Вы только помогайте мне.

От этой уверенности, звучавшей в словах и голосе председателя, он показался Алене более сильным и высоким, чем обычно. Такое же чувство возникало у нее и раньше, когда Мартин, молчаливый и спокойный, вел их на прорыв немецкой блокады у Лапотовского шляха. Тогда они уверенно шли за ним, хотя не знали, что ждет их там, впереди: жизнь или смерть. С того времени Алена стала относиться к Мартину с особенным уважением.

Мартин встал из-за стола, по-военному подтянутый, и, слегка прихрамывая, подошел к женщинам.

— Ну, вот! Поспорили и довольно. Кто на старом снова споткнется — не пожалею ни ока, ни бока. Хватит… Завтра к вам подойдет помощь. Я сказал, чтобы всех, кого можно снять с постоянной работы, послали на поле. Всего снимаем шестнадцать человек. Мне сдается, лучше всего поставить их на скирдование. Я боюсь, чтобы не было разрыва между скирдованием и жатвой. Нужно и то и другое делать сразу. Что вы скажете на это?

— Правильно, надо скирдовать! — Алена кивнула головой. — Со скирдованием у нас совсем неладно.

Настя тоже не возражала:

— Нехай будет по-твоему, Мартин.

В эту минуту дверь открылась и в комнату вошла худенькая темноволосая женщина.

— Настя тут? — с порога взволнованно спросила она.

Настя встревоженно вскочила.

— Что там?

— Ячмень, наш потравил кто-то.

— Какой ячмень? Где?

— На "Далеком поле". Бабы оттуда пришли, говорят — лошадьми… Там видны следы конских копыт…

— На "Далеком поле"? На рекордном участке? — переспросила, не веря, Настя.

— На рекордном. Говорят, может, соток пять. Колоса там натрушено страх…

— Как это могло случиться? — с недоумением спросил Мартин.

— Неизвестно… Кто-то знал, где допечь!

Наступило тревожное молчание.

— Я знаю, из чьей это бригады, — вдруг тихо сказала Настя.

— Из чьей? — в один голос спросили Мартин и Алена.

— Знаю, — бросив колючий взгляд на Алену, повторила Настя. — Знаю.

Губы Алены задрожали. Она едва выдавила:

— Из чьей?

— Не прикидывайся…

Алена беспомощно оглянулась на Мартина, как ребенок, который ищет сочувствия и поддержки. Она так разволновалась, что, правда, можно было подумать, будто преступление свершилось не без ее участия.

— Из твоей! Это за вчерашнее, мне в отместку… И, может, без твоего совета тут не обошлось… — Настя бросилась к дверям:- Побегу в поле, посмотрю, что там.

— Что ты сказала, подумай!.. — только и успел проговорить ей вслед Мартин.

В эту ночь Алена долго не могла уснуть.

В голове теснилась разноголосица звуков:

трещат, стрекочут, как и днем в поле, зеленые кузнечики, звенят серпы, сухо шуршит солома…

Яркий свет луны режет глаза. Алена закрывает лицо ладонью, и тогда в темноте перед глазами оживает залитое солнцем поле; жнея, связав очередной сноп, медленно выпрямляет спину, одеревеневшую от непрерывного нагибанья, стирает с лица пот и посматривает из-под руки на солнце.

Алена отнимает ладонь от лица и горячими глазами смотрит в проем двери на залитый светом луны щербатый забор, на березу у калитки.

Хата, в которой живет Алена, еще не достроена. Страдная летняя пора заставила бросить стройку в самом разгаре. Колхозные плотники успели только поставить сруб и стропила да настелить потолок над одной из комнат. В этой комнате и живет Алена с тех пор, как переехала из хаты Мартиновой сестры, где в тесноте жили три семьи погорельцев.

Береза видна Алене до полосины — стройный мелочно-белый с чёрными пятнами ствол, две-три гибкие, нежные ветки да трепещущая говорливая стайка листочков.

Эту березу посадил ее Андрей сразу после свадьбы. Перед Аленой ярким светом вспыхнуло то сентябрьское утро, когда Андрей у этой березы обнял ее в последний раз. Березка тогда была совсем низенькой, еще и полугода не прошло с тех пор, как они поженились.

Андрей ушел в армию. А через несколько месяцев он начал присылать письма уже с фронта. Пришли ночи тревог за его жизнь. Как они памятны, эти первые мучительные ночи! Алена не знала тогда, что скоро наступит другая война, большая, невиданная, суровая, и вся ее жизнь станет бесконечной тревогой. За все долгие месяцы этой войны она не получила ни одного письма от Андрея. Ни одного слова нс дошло до нее о его судьбе. После освобождения родных мест Алена писем тоже не дождалась, и теперь — надо в это, наконец, поверить — никогда уже. и не дождется.