Перед тем, как войти в карету, я оглянулась и с ухмылкой осмотрела собравшихся зевак. Хотела фак показать, но решила попридержать свои амбиции. Эх, как из меня перло! Едва себя сдержала. Моя женская психика с трудом сохраняла терпение. Сначала зловредная старуха, потом встреча с матерью.

Войдя в карету, я села рядом с Флави. Подхватив ее руку, удивилась ледяным пальчикам и сама не поняла, почему по моим щекам потекли слезы. Повозка тронулась. Нас стало медленно раскачивать. А меня душили слезы. Рыдания вырывались из моей груди. Сквозь пелену слез я смотрела на Яриму и видела в материнских глазах ласку и поддержку.

Графиня Барванская встала, сделав шаг, обняла меня. А я уткнулась ей в живот и, наконец, дала волю слезам. Я выла, как раненый зверь. Рычала, вновь переживая насилие и смерти. Снова мою душу рвала тоска и беспомощность что-либо изменить.

От плача Флави мое сердце обожгло раскаленной лавой. Грудь сжало от горечи и любви к женщине. Отстранившись, от Яримы, я посмотрела на мать Ливин. Наблюдала, как по ее щекам текут слезы одиночества и тоски по родной девочке. Понимала, что материнская любовь к кровиночке рвет ей душу. Да и можно ли обмануть материнское сердце? Оно чувствует, что рядом с ней сидит ее малышка, любимица, которую она носила под сердцем все девять месяцев. Разговаривала с ней, пела, ждала появления на свет. И я не могла противиться воспоминаниям Ливин и тяги к материнской груди. Не выдержав терзаний, шепнула:

— Мама.

Глаза Флави округлились в изумлении. Она потянула дрожащие пальчики к моим мокрым от слез щекам. Вытирая их, с нежностью прошлась по одной щеке, затем по другой.

Сглотнув тугой комок, стоявший в горле, я едва смогла вымолвить:

— Мамочка.

Не сдерживая больше душевных терзаний, прильнула к материнской груди и вновь разрыдалась. Ощутила, как меня заключили в объятия одни материнские руки, а затем и другие.

Тихо покачиваясь в карете, обнявшись, мы рыдали, выливая слезами душевные муки. Матери выплакивали боль потери своих дочерей, их несчастливые судьбы и счастье вновь прижать к себе ребенка. А я купалась в двойной материнской любви и благодарила Богов обоих миров за то, что дали мне почувствовать счастье. Так мы и проплакали до остановки кареты.

Когда Эром открыл дверцу кареты, то несколько мгновений смотрел на нас с непониманием, а затем резко захлопнул дверь. Нашу повозку слегка тряхнуло, когда слуга запрыгнул на козлы, и мы почувствовали, что она вновь тронулась.

Я вопросительно посмотрела на Яриму.

— На задний двор поехал, — сразу ответила она.

В наш особняк было два въезда. На главном входе воротами не пользовались, а выходили из калитки уже прямо к карете. А со стороны заднего двора был выезд повозкам, имеющимся у нас в наличии. Сейчас туда мы и держали путь.

Появление слуги немного привело нас в чувство. Ярима села на свое место, достав платок, вытирала им мокрые ресницы и лицо. Мы с Флави последовали ее примеру. Недолгая поездка к заднему входу в особняк, дала нам время прийти в себя.

Остановив карету, Эром спрыгнув с козел, некоторое время постоял в нерешительности и лишь затем, подойдя к двери, открыл ее с опаской.

— Эром, — сойдя со ступенек, я хлопнула в благодарности мужчину по плечу. — Спасибо.

Дождалась, когда матери выйдут, и лишь после этого поспешила к особняку. Открыв дверь, подержала, предлагая графиням пройти, и после вошла сама. Уана встретила нас немного удивленным взглядом.

— Уана… будь добра, принеси нам чаю в малую залу, — отдав указание служанке, последовала на второй этаж. На ходу развязала обессиленными руками ленточки на шляпке. Сняв головной убор, держа его в руках, стала медленно подниматься по ступенькам. Шла, словно в тумане. Волна слабости схлынула, нужно было брать себя в руки и готовиться к разговору с матерью Ливин.

В малой зале я пригласила матерей сесть на диван. А сама пододвинула кресло и, сев в него, стала дожидаться служанку. Начинать рассказ при посторонних не хотела. Призраки молчаливо переглядывались, и по спокойному состоянию Флави поняла, что родственницы не спешили показываться. Вот и хорошо. Графиня и так много пережила. А впереди ей предстоит узнать, при каких обстоятельствах умерла ее дочь.

Дверь открылась, в комнату впорхнула летящей походкой Уана, неся на подносе чайный набор на три персоны. До чего расторопная и ловкая девица, у меня бы точно так не получилось. Мы дождались, когда служанка, расставив чашки, нальет в них чаю и исчезнет за дверьми. Из чашек стал подниматься пар, разнося по комнате аромат лесных ягод и листьев смородины.

Подхватив чашечку, я поднесла ее ко рту, едва пригубив горячий напиток, вернула на стол изделие из тончайшего фарфора. Расстегнув пуговицы на горловине платья, приступила к пересказу своей жизни…

Я давала матери Ливин понять и принять факт моего попаданства в тело ее дочери. Не стала описывать жестокие сцены насилия. Сказала только, что, убегая от насильника, Ливин зацепилась ногой о ковер и, упав, ударилась головой об угол секретера. Душа девушки выскользнула из тела, а возвращаться не захотела.

— Вашей дочери уже не было в этом теле, когда над ней надругался насильник, — как горька ложь, но она сказана во спасение материнского сердца. От следующего вопроса Флави мне приходится лгать дальше.