— Он просто устал меня ждать, — сказал Миша. — Наверное, решил, что меня арестовали. А может быть, арестовали его самого...

— Ну туда ему и дорога! — не унималась невеста.

— Не лезла бы ты лучше не своё дело! — Разозлился Коржов. — Пришла, мне все планы смешала... Лезешь с поучениями вечно! Что я, маленький?! Думаешь, не разберусь без тебя, что мне делать со своей жизнью?!

— Грубый ты стал, Миша. Говорю же, испортили тебя эти интеллигенты...

— Да ну хватит уже причитать! Я теперь не вообще не знаю, что мне делать!.. А ты тут со своими поучениями...

— Что делать? Да всё то же, что и раньше. Жить честным рабочим.

— Ага! Да меня со стройки как пить дать уволили уж давным-давно! Да и жить мне теперь негде... Это всё ещё если жандармы не схватят...

— Работу найдёшь новую. Мало, что ли, в столице заводов? А что до жилья, так в доме возле нашей казармы на четвёртом этаже как раз угол сдают...

— Откуда знаешь?

— Глаша рассказала. Это девушка из цеха. Там живёт. Если пойдём туда прямо сейчас, то наверняка успеем нанять лежанку. Говорят, там и просят по-божески...

Миша вздохнул. Варя вела себя так, что хотелось послать её подальше. Но ему действительно нужна была крыша над головой. И, что ещё важнее, крыша нужна была матери, которая твёрдо шла на поправку и только что сказала ему, что из больницы она скоро выйдет. Коржов постеснялся сказать ей, что лишился и их общего жилья, и почти всех вещей.

— Ладно, — решил он. — Можешь на самом деле пойти сейчас туда и договориться насчёт этого угла для нас с матерью?

— А ты?

— Мне надо сходить к Скороходовой, взять вещи матери. Надеюсь, там хоть что-нибудь осталось.

— Я с тобой!

— Нет, не надо. Этот угол могут сдать, пока мы ходим.

— А ты снова не исчезнешь?

— Не исчезну. Мне некуда деться... Да, вот мундир ещё забери. Надоело военным рядиться, – сказал Михаил, оставаясь в рубахе. – Тепло вроде нынче.

Они договорились встретиться у Вариной казармы ближе к ночи и расстались.

Миша двинулся на бывшую квартиру. Оставшись один, он испытал некоторое облегчение. Посвещать невесту в тайну золотого крестика не хотелось.

***

За вещами матери Скороходова ожидаемо не пустила: сказала, что все они уже «разошлись по добрым людям». В надежде на совесть бывших соседей Михаил всё же дождался одного из них возле дома. Это был Колька Сапожников: он тоже работал на стройке, и тоже отделочником, только в другой бригаде. Собственно, при помощи Коржова и он эту работу и получил. Теперь Колька отдал свой долг: от него Мише стало известно, кто присвоил тулуп: его новой владелицей считала себя немолодая мотальщица, обитавшая на соседних нарах.

– А сам-то где так долго пропадал? – спросил Сапожников. – Я думал, что тебя арестовали.

– И на стройке так сказал? – спросил Коржов.

– Нет, на стройке ни-ни! Я ж не враг тебе! Сказал, что ты в запое. Они поняли.

– Не уволили?

– Не знаю, если честно.

– А мотальщицу ту можешь мне позвать? Чтобы вышла и тулуп с собой взяла? Скажи, я добрый, – попросил коллегу Миша. – А где пропадал, я потом расскажу. Долго очень.

Колька согласился, и вскоре на улице показалась бывшая соседка с материным сокровищем в руках. Узнав, что Ольга Саввишна жива, она несколько устыдилась и позволила Коржову вытащить из подкладки то, что он назвал семейной реликвией. Правда, увидев, что в тулупе было золото, мотальщица заметно огорчилась и сказала, что самой одежды уж не отдаст — заберёт в вознаграждение за честность. На вопрос, в чём же теперь Ольга Саввишна будет ходить зимой, она упорно повторяла, что другая на её месте не только оставила бы себе крестик, но и разговаривать с нигилистом бы погнушалась. Сговорились в итоге на том, что в обмен на тулуп и на все вещи матери, которыми, как выяснилось, мотальщица тоже уже успела завладеть, Коржов символически возьмёт с неё пять рублей — и не будет больше возвращаться к Скороходовой.

«Ладно, — подумал Миша разглядывая украшенный разноцветной эмалью крестик по пути к станции «метрополитена». — К зиме уж царём стану. Тогда матери куплю соболью шубу».

С обратной стороны крестика и в самом деле обнаружились царские знаки: герб Романовых — крылатый лев со щитом и мечом — и увенчанные шапками Мономаха инициалы «М» и «А». Обозначали они, разумеется, Александра II Освободителя и основателя династии Михаила Фёдоровича, избранного на царство, как всем известно, Земским собором и правившего в постоянном совете с ним же. Коржову подумалось, что в совпадении его имени с именем того, кто уж вывел страну из смуты почти триста лет назад есть некий знак. В тот раз народ взял царя из бояр, не решился посадить на трон, к примеру, Минина. А теперь сам Бог решил послать людям царя из самого чёрного люда — знакомого с нуждой, не боящегося тяжёлой работы, сочувствующего фабричному человеку, и при этом полностью законного. Династия Романовых не удалась: забыла о народе, онемечилась, потакала буржуям, избаловала дворян. Вот почему Господь отказал ей в своём дальнейшем благословении! Он позволил истребить эту семью для того, чтобы начать её заново. Начать с него, с нового Михаила Романова...

Миша уже был готов сравнить себя с Ноем, а Петропавловскую трагедию с великим потопом, когда краем глаза заметил какого-то типа в потасканном сюртуке: тот приблизился сбоку к Коржову и вдруг сделал резкий выпад, словно дёрнулся за крестиком. Миша успел сжать руку с реликвией в кулак. Через мгновение по ней хлопнула рука незнакомца:

— Сколько лет, сколько зим, Пётр Петрович! — послышался радостный голос.

— Вы, сударь, обознались, — сказал Миша.

Незнакомец сделал расстроенное лицо, забормотал извинения и вскоре остался далеко позади. Минуту спустя Коржов оглянулся и заметил, что тот всё ещё стоит на месте их встречи. Филёр или просто воришка? А может, показалось? Мог же в самом деле обознаться человек...