И в тот счастливый день Вериного зачисления в институт они поехали на остров… Впрочем, остров тоже не был островом, так же, как море в их городе не было морем.

Море было искусственное, реку перегородила электростанция – вот и море. А остров был полуостровом, а еще точнее – длинная каменистая коса, уходившая вглубь водополья и заканчивающаяся скалой, вкруг которой был небольшой пляж с белым искристым песком – некая экзотика и оторванность от города.

В дороге у них поломался катер. Вернее, когда они приехали на остров, Сергеев сказал Вере, что «мотор барахлит».

На острове отдыхали люди, которых забирал рейсовый небольшой катамаран. Сергеев хорошо знал маленькую команду катамарана и сообщил о поломке катера.

– Берем на буксир… За бутылку, – весело предложил Сергееву матрос с катамарана. – У нас последний рейс. Поехали, не ночевать же здесь будете!

Но Сергеев уверенно ответил матросу:

– Ничего, доберемся.

– Дело молодое, – как-то не в тему ответил матрос и втащил трап на катамаран, стал укладывать восьмерками толстый канат, которым цеплял катамаран к маленькой бревенчатой пристани.

Потом катамаран ушел, забрав отдыхающих. Волны, поднятые судном, набегали на берег, тихо плескались и таяли на песке.

– Уехали, – тихо произнесла Вера.

– Ну и пусть, – оптимистично сказал Сергеев и сильно сжал ее руку в своей ладони.

– Теперь мы здесь одни? – спросила Вера, осматриваясь.

– Да, – ответил Сергеев.

Они действительно остались одни на этом побережье у подножья скалы под лучами склоняющегося к западному горизонту солнца.

Когда рейсовый катамаран с сопровождающими чайками за кормой исчез из вида, остался лишь нечетким пятном на синем пространстве, Сергеев откупорил бутылку вина…

– За твое студенчество!

– Да… Я так рада…

Они пили вино, ели растаявший от жары шоколад. А еще сладкие янтарные груши. А когда вино кончилось, они стали безумно целоваться – жадно, неистово, словно два вихря столкнулись, сшиблись, слились, а потом их повязало неразрывное общее объятие и между ними произошло то, что и должно было произойти между двумя влюбленными молодыми людьми. Произошло то, чего они и хотели, то, о чем они оба, не сговариваясь, думали, когда ехали сюда, на остров.

После они сидели на берегу обнявшись, сидели в какой-то оглушающей тишине полного штиля; заходило солнце, на воде лежала зыбкая золотая дорожка – и никого вокруг, будто они одни на всем свете. Тишина была особенной, в ней будто бы воплотилась вечность и бесконечность мира; в ней, в этой тишине, казалось, остановилось время, остановилась их жизнь, их счастье – и тоже превратилось в вечность и бесконечность…

Вера прижималась к Сергееву как ребенок, который чем-то изумлен и даже напуган, но абсолютно доверчив и счастлив, что у него есть защита. Сергеев обнимал ее и не выпускал из своих рук ее руки. В какой-то момент у Веры запершило в горле от слез, слез радости, потому что он прошептал ей:

– Я люблю тебя.

Вера, однако, не могла ответить ему теми же словами: не было в ней такого мужества, чтобы говорить парню о любви, а главное – она сомневалась в своих чувствах, и все же в те минуты она открыла в себе какой-то непознанный мир: «Так вот что такое любовь… Вот значит как, если тебя любят…»

Солнце спустилось за горизонт, а Сергеев не мог починить свой катер. Стало темнеть, стало прохладно, и они разложили костер на острове. Так и сидели до утра, пока не пришел первый рейсовый катамаран.

Дома Вере здорово влетело за «прогулянную» ночь. А Сергеев как-то незаметно растворился. Поступил в мореходное училище и уехал, даже потом не писал, не звонил, не заходил. И теперь Вера уже с горьковатой усмешкой говорила себе: «Так вот что такое любовь… Вот значит как, если тебя любят…»

Вот с Кубыкиным у Веры было совсем по-иному. Проще, понятнее… И веселее!

Они дружили со студенческой скамьи, хотя учились в разных институтских группах.

– Куда это ты, Кубыкин, все время торопишься? – игриво спросила Вера, когда Кубыкин (это было зимой на пятом курсе), глубоко надвинув на голову шапку, решительно шагал от института, даже не заметив свою приятельницу. – Ты теперь сделался таким деловым. Никого в упор не видишь…

Кубыкин затормозил, угрюмо посмотрел на Веру, потом – на вишневую «девятку», стоявшую невдалеке от института; в ней, в этой машине, Веру дожидался Уваров, тоже студент-сокурсник, Верин ухажер.

Избалованного повесу Уварова Кубыкин терпеть не мог. Он и прежде с ним не ладил, может быть, потому что завидовал этому «маменькиному сыночку», у которого своя машина появилась еще тогда, когда на лице и усы не проступили; теперь он не терпел его, вероятно, потому что Уваров ухлестывал за Верой и всегда увозил ее после занятий на своей навороченной «девятке».