Вера смутилась, почувствовала, что краснеет и вся наливается непонятным неоправданным стыдом и не знает, как противостоять этой сладкоголосой деликатной дерзости.

– Поищите для этих целей другую, – наконец быстро и раздраженно вымолвила она. – У меня есть муж, которого я люблю. И я не намерена путаться с кем-то.

– У меня тоже есть жена, – уже шепотом, словно по секрету, сказал Виктор, перехватывая ее возражение. – И я тоже ее люблю. Но ведь ее здесь нет, и вашего мужа нет. Что мешает нам подружиться? Жизнь всего одна, а встречи в ней, увы, так редки!

Вера взглянула на него исподлобья – искра презрения была в этом взгляде. «Ах, вот как он рассуждает! Надушен, прибран и по-своему привлекателен. Врезать ему прилюдно пощечину? Это подействует лучше, чем слово. Пожалуй, нет: пощечины он еще не заслужил. Да и она своим рукоприкладством слишком прославится в санатории. Сказать “Пошел прочь!” – и этого сейчас будет достаточно».

– Тсс! – приложил он палец к своим губам. – Только не браните меня… Я не смею торопить вас, Вера. Я подожду. Буду целый день ждать вашего согласия, – он положил свою ладонь на ее руку и прежде, чем Вера успела скинуть его руку, избавиться от этого наглого прикосновения, опять опередил ее: – Не спешите меня отталкивать и отвечать «Нет!». И не будьте такой букой. У вас очень симпатичная, прямо очаровательная улыбка. До завтра. Остаюсь с надеждой, – он встал и пошел к выходу.

Сквозь пелену самообольщения: он ведь «выбрал» ее, именно ее! Хотя в санатории есть такие милашки… Вера смотрела ему в спину и мысленно казнила: «Высокомерный самец! Похабник! Хлыщ! Никаких разговоров у нас с тобой не будет!» Но где-то там, в глубинах души, там, куда и себе самой добираться было запретно и опасно, в ней нарождались иные речи: «Ну погодите! Куда же вы уходите? Ну разве нельзя как-то иначе? С другим подходом? В какое положение вы меня ставите? Ах! Постойте же!» Но эти народившиеся слова толком даже не оформились – на поверхности, как волны над глубинами, толщами моря, бушевало возмущение: «Наглец!»

Вечером Вере было неприютно. Хотелось каким-то образом исправить сложившуюся ситуацию. Вера становилось то стыдно, словно бы о предложении Виктора прознал уже весь санаторий, ей даже показалось, что нынче вечером на нее все смотрели по-иному и особенно скабрезно Серафима Юрьевна; то Вера испытывала некоторое чувство удовлетворенности собой – такие «пройдохи», как Виктор, могут делать подобные предложения только «настоящим» женщинам; то Вера мотала головой и твердила себе: «Все это чушь собачья! Забыть! Плюнуть и растереть!»

На следующий день Вера избегала встреч с Виктором, словно началась игра в кошки-мышки, опасалась его дальнейших «приставаний», и после процедур не пошла в комнату отдыха, чтобы не оказаться в ловушке коварно-льстивых рассуждений этого сластолюбца, и даже уговорила боязливую «домоседку» Ольгу поехать на экскурсию в горы, хотя накануне на экскурсию не собиралась.

Автобус, натужно урча, поднимался в горы по серпантину. Мимо окон, то приближаясь почти вплотную, то отдаляясь и открывая простор, ползли иссеченные трещинами отвесные скалы, перемежаясь с обтянутыми зеленью склонами. В прогалах между склонами было видно, как горы простираются длинными кривыми грядами с ветвями отрогов, дыбятся остриями темных голых вершин и нисходят в долины, и где-то на самой окраине мира мутятся, расплываются, тонут в седой, тускло-оранжевой дымке.

Череда огромных белых облаков заслоняла доступ горных вершин к небу, тени этих облаков неуклюжими пятнами лежали на склонах. А по другую сторону от горных хребтов, в распахе видимого внизу пространства, величественной неохватностью синела чаша моря, которое полонило собой второе полукружье горизонта. Ближе к берегу море рябилось снежными гребешками волн, а дальше, где пенистые оторочки не различались, широко зыбилось золотом на синеве высокое солнце.

На море тоже лежали тени облаков – скрадывали принадлежащее воде золото. И чем выше поднимался автобус, тем необъятнее и необъяснимее – словно невсамделишными, нарисованными – представлялись цепи гор, облака в небе, котел моря с отражением солнца, и тем все меньше представлялся человек, которому бесконечность напоминала о мимолетности его жизни…

Иногда ближний вид в окнах автобуса резко проваливался, и под самые колеса подбиралось головокружительной глубины ущелье, и казалось, экскурсанты – на краю преисподней. Ольга от страха хватала Веру за руку и укоризненно бубнила:

– Зачем я согласилась на твои уговоры? У меня сердце от такой высоты замирает.

– Ничего, не замрет, – жестоко шутила Вера. – Тебе как раз не хватает полнокровных эмоций. В тебе застоялся адреналин…

Не испытывая страха перед пропастью, Вера отстраненно смотрела на каменистый обрыв и думала о стороннем – о вчерашнем знакомстве. «Хочет он, видите ли, подружиться. Удостоил… “Я тоже люблю свою жену”, – передразнивала она Виктора. – Вот и люби на здоровье! Липучка!.. Этого пройдоху надо поставить на место! Раз и навсегда! Чтобы не смел портить отдых! И чего я все о нем думаю? Как он мне надоел! Все настроение перевернул. Всего-то здесь четыре дня, а уже глаза измозолил. Задавака!»

Она поморщилась, мысленно – в тысячный раз – оттолкнула от себя этого типа и решила думать о чем-нибудь приятном, согревающем душу. Через горные кручи, через равнины, через тысячу километров она перенеслась домой и улыбнулась с умилительной грустью: она ведь уже соскучилась по своему Кубыкину.

Мужа она называла почти всегда по фамилии, даже иной раз дробила ее на слоги: «Ку-бы-кин», в этом находила что-то иронически-заботливое; к тому же имя «Валерий», как ей казалось, ему явно не подходило: какое-то заемное, случайное, невпопад. Еще ей казалось, что Кубыкин излишне сутулится, и она частенько шептала ему, особенно если выходили «на люди»: «Кубыкин, распрямись!» Не одобряла Вера и его небрежность в одежде. Чего бы ни надел – все хорошо. К примеру, даже дома мог целый день проходить в трусах, не реагируя на просьбы Веры: «Ты бы штаны хотя бы надел!» – «Не во дворец ведь идти, фраки тут не нужны!» – ворчливо отпихивался от просьб Кубыкин.