В. Франкл, осмысливая свои переживания в Освенциме, несомненно, прав, говоря что коль скоро судьба возложила на человека страдания, он должен увидеть в этих страданиях, в способности перенести их собственную неповторимую задачу. Он должен осознать уникальность своего страдания — ведь во всей Вселенной нет ничего подобного; никто не может лишить его этих страданий, никто не может испытать их вместо него. Однако в том, как тот, кому дана эта судьба, вынесет свое страдание, заключается уникальная возможность неповторимого подвига.

Франкл пишет, что в концлагере все эти положения отнюдь не были отвлеченными рассуждениями, наоборот, такие мысли были единственным, что еще помогало держаться и не впадать в отчаяние даже тогда, когда уже не оставалось почти никаких шансов выжить. «Для нас вопрос о смысле жизни давно уже был далек от того распространенного наивного взгляда, который сводит его к реализации творчески поставленной цели. Нет, речь шла о жизни в ее цельности, включавшей в себя также и смерть, а под смыслом мы понимали не только «смысл жизни», но и смысл страдания и умирания. За этот смысл мы боролись!.. После того как нам открылся смысл страдания, мы перестали преуменьшать, приукрашивать их, то есть «вытеснять» их и скрывать их от себя, например путем дешевого, навязчивого оптимизма. Смысл страдания открылся нам, оно стало задачей, покровы с него были сняты. И мы увидели, что страдание может стать нравственным трудом и подвигом»[10].

Франкл (как он считает, с полным на то правом) утверждает, что жизнь всегда и для всех имеет смысл, поскольку человек способен черпать силы даже в безысходности. Вот почему и страдания дают нам шанс постигнуть смысл жизни. Разумеется, отмечает Франкл, речь идет лишь о неизбежных, неискоренимых страданиях, с которыми невозможно покончить. Это прежде всего неизлечимые болезни, связанные, например, с развитием злокачественных опухолей, не поддающихся оперативному лечению[11].

Наверное, очень многих людей, даже безнадежно больных, можно убедить в том, что в жизни и (особенно) в смерти есть смысл, не доходя при этом до абсурда. В связи с этим невольно вспоминается вольтеровский персонаж, который даже на эшафоте сказал палачу, что все складывается хорошо. Я не думаю, что Франкл прав, считая, что нет совершенно бессмысленных ситуаций, и даже в таких негативных аспектах жизни, как страдания, чувство вины и смерть, которые составляют своеобразную трагическую триаду, можно усмотреть нечто позитивное, жизнеутверждающее, если «выбрать правильный ракурс»[12]. Во-первых, бессмысленность и безысходность совсем не одно и то же, именно последнее скорее, чем первое, способно приводить к страданию. Во-вторых, трудно сказать, что жизнеутверждающего может быть в смерти для неверующего человека, а смерть, по словам Франкла, входит в трагическую человеческую триаду. В-третьих, из рассуждений Франкла выпадает физическое страдание, которое может сопровождать болезнь или пребывание в концлагере.

В. Франкл приводит слова некоего И. Бэкона, который еще ребенком попал в Освенцим: «В детстве я думал, что расскажу всем о том, что мне довелось пережить в Освенциме, и тогда мир изменится. Но мир не изменился, а об Освенциме никто и знать ничего не хотел. Прошло много времени, прежде чем я понял, в чем заключается истинный смысл страданий. Страдания имеют смысл, если благодаря им меняешься ты сам»[13]. Эти слова нуждаются в комментариях. Прежде всего скажу, что об Освенциме мир не забыл и это место надолго, может быть на столетия, останется кровоточащей раной человечества. К тому же отнюдь не самоочевидно, что, пережив Освенцим, человек становится лучше. В любом страдании может быть нечто, что калечит личность, хотя я не сомневаюсь, что оно также способно очищать и возвышать. В. Т. Шаламов крайне отрицательно относился к лагерному опыту, с чем нельзя не согласиться.

2. Смысл и назначение страдания

Если смотреть на предназначение человека очень и даже излишне оптимистично, то можно сказать, что жизнь должна быть наполнена деятельностью и радостью, а страдание — устранено. Но к сожалению, действительность не такова. Из-за особенностей биологической природы человека и созданного им общества он от рождения обречен на болезни, страдания, преступления и смерть. Поэтому страдание — его неизбежный и неизменный спутник, оно ему необходимо для духовного очищения, осознания своих прегрешений, точного понимания зла, принуждения его к должному поведению и т. д. От него, как и от смерти, невозможно избавиться. Можно лишь сократить его масштабы, избежать сопутствующей ему жестокости, придавая ей цивилизованные формы, минимизировать последствия, дать возможность осмыслить муки и даже попытаться по возможности найти в них смысл.

Естественно, что в разных культурах само страдание понимается по-разному, особенно если оно связано с честью и достоинством личности или отношением к Родине. Исключение на первый взгляд составляют переживания в форме страха смерти, но и в этом случае для большинства культур архетип смерти содержательно примерно одинаков. Однако для некоторых примитивных народов и древнейших религий смерть представляется лишь переходом в иное состояние и продолжением там жизни. Но все-таки и для этих народов и религий, как показывают некоторые антропологические исследования, смерть страшна.

Не снижают страха смерти даже имеющиеся в разных культурах духовные сочинения о движении души после смерти (в русском православии, египетской «Книге мертвых», тибетской «Книге мертвых»). Они представляют собой мистические фантазии, основная, хотя и неназываемая цель которых состоит в снятии или уменьшении страха смерти. Вместе с тем в тибетской «Книге мертвых», которая по своему психологическому содержанию стоит намного выше других аналогичных сочинений, имеются поразительные психологические открытия, по достоинству оцененные К. Г. Юнгом[14].

Не только в разных культурах страдание понимается по-разному, но и, что не менее важно, отношение к нему различно, и это отражается в различных сферах жизни, например в уголовном законодательстве и исполнении наказаний, постановке и решении различных нравственных проблем. Если раннехристианским сообществом страдание воспринималось как средство спасения души и соумирание с Христом, то в современных десакрализованных западных культурах оно считается совершенно неприемлемым. Это вовсе не означает, что оно изжито.