Возможно выделение страдания в качестве самостоятельного объекта научного познания с широким привлечением достижений философии, социологии, психологии, этики, религиоведения, теологии, медицины и т. д. Достижения здесь могут быть весьма значительными, оказывать влияние на общественное сознание, принятие законов и практику их исполнения, а также на тех людей, которые страдают, не осознавая этого. Очень часто, когда у человека происходит несчастье, он рассматривает это как случайность, удар судьбы, предназначенный именно ему, как бедствие чисто личное, настолько же несуразное, насколько и нежелательное; при этом человек часто не замечает или недостаточно принимает во внимание, что от такого же бедствия одновременно страдают тысячи других людей.

Можно полагать, что страдание не должно определяться как «не-радость» или как «не-счастье». К тому же видов страданий множество, но они не бесчисленны и среди них можно выделить основные как биологического, так и социального характера. Впечатление о множественном характере бедствий во многом складывается в результате беспрестанного и повседневного повторения одних и тех же видов и множества их комбинаций. Если смерть непознаваема в принципе, страдание очень трудно определить, и даже, казалось бы, самая полная и удачная дефиниция всегда окажется отнюдь не такой.

П. Тиллих писал, что страх смерти вносит элемент тревоги в любой другой вид страха. Тревога, на которую повлиял страх перед конкретным объектом, тревога «во всей своей наготе» — это всегда тревога предельного небытия. Тревога по поводу любой определенной ситуации подразумевает тревогу по поводу человеческой ситуации как таковой[15]. Однако смерть ни в коем случае нельзя назвать определенной ситуацией, смерть страшит как раз своей неопределенностью и непонятностью, а поэтому порождает страдание. Тиллих правильно отмечает, что когда душой человека правит «голая тревога», прежние объекты страха перестают быть определенными объектами. Понятие смерти для человека вполне определенно только в качестве абстрактного термина, в связи с которым у него не возникает ни страха, ни страдания. Но когда этот термин теряет абстрактность и обозначается в качестве непосредственно угрожающего будущего, определенность отражаемого им явления сразу же исчезает. Ж. Кальвин назвал человеческую душу фабрикой идолов, но она также является фабрикой страданий и страхов.

В чем смысл и назначение страдания? Недостаточно сказать, что ироничная природа наделила им все живые существа, чтобы они знали о своей бренной природе и могли ему противопоставить радости и счастье. Однако и в этом примитивном утверждении уже есть нечто, позволяющее выявить смысл и назначение страдания, а именно то, что оно есть предтеча смерти, один из путей к ней, ее маленькая модель. Но и такое толкование односторонне, поскольку страдание многолико и в очень многих случаях отнюдь не связано со смертью, обладая не только биологическим, но и социальным потенциалом. Так, страдание возникает и тогда, когда один человек становится объектом, с помощью агрессии в отношении которого достигается удовлетворение потребности другого человека. Таким образом, страдание не только является указанием на физическую уязвимость и неизбежную смертность индивида, но и включает мощный социальный слой — отношения между людьми.

Страдание вырывает личность из незамечаемой ею серой повседневности, указывает ей на ценность счастья и благополучия, делается средством духовного и нравственного очищения, интеллектуального, художественного и эмоционального развития, в конечном счете познания себя и окружающего мира. Оно может стать постоянным фактором жизни, подчиняя себе человека и тем самым изматывая его, выхолащивая из него человечность, все то, что сделало из него личность. Так бывает даже в случаях религиозного фанатизма. Иногда, испытывая страдание, человек может научиться избегать его, делая свою жизнь более благополучной, но при этом велика опасность развития эгоизма и игнорирования страданий других. Страдание способно закалить личность и уже следующее испытание она будет переносить более стойко и с достоинством.

Когда человек страдает, особенно физически, это часто ощущается им как нечто несовместимое с жизнью, и поэтому его может захватить страх смерти, который способен усилиться из-за чувства беспомощности. Длительное, изматывающее страдание вырывает индивида из привычного мира вещей, переносит его на иной, незнакомый, иногда внушающий ужас уровень, он начинает смотреть на мир другими глазами, да и само окружающее подчас бывает совсем иным, выступая источником мучений. В редких случаях и только отдельным людям открывается некий новый глубинный смысл событий, происходящих вокруг и с ними самими. Они могут отрекаться от всего своего прошлого и понимать, что уже потеряли его и никогда не вернутся к нему.

Почему люди должны страдать? Полагаю, что причина этого кроется в том, что они смертны, а их физическая и психическая природа, как и практически у всех других живых существ, чрезвычайно уязвима. Смертность и уязвимость составляют неразлучную пару, неизменно сопровождающую жизнь на земле. Значение и функции страдания стали объектом познавательных усилий человека, по-видимому, сразу же, как только оно обнаружилось; уже тогда ему стал придаваться смысл, который позже стал называться сакральным. Наше нынешнее понимание страдания постепенно освобождается от сверхъестественности в русле десакрализации, ставшей одной из важнейших дорог человечества.

Страдание очень часто предшествует смерти, в том числе насильственной. Как предвестник смерти оно порождает страх, тревогу, ужас.

Возникает оно потому, что не удовлетворяются, блокируются какие-то потребности, но не просто в чем-то незначительном, а, напротив, только в очень значимом для данного человека — в людях, их взаимности, занятиях, свободе, безопасности, охране здоровья, вещах и т. д. Отождествляя же свое бытие с другими, выражая им свое сочувствие, личность приходит к состраданию. Оно в зависимости от его силы и возможностей конкретного человека или группы людей может быть глобальным и мощным, включая не только призывы, приказы, воззвания, но и практические деяния. В качестве самого яркого примера можно привести великую Мать Терезу, для которой чужие страдания были источником ее более чем активной воли и вызывали у нее потребность в сострадании. Она признавала своими страдания всего живого, все были ей одинаково близки и собственными действиями она пыталась утолить скорбь всего мира.