В нашей культуре материнская любовь – сакральный концепт, имеющий свою мифологию. В материнском «идеале» есть место только для женщины, которая успевает сразу все, которая создана из равных долей Мадонны с Младенцем на руках, написанной в пастельных тонах, запаха свежего печенья, мученицы, жертвующей собой ради других, и образа героинь фильмов студии Холлмарк, в этом концепте нет места для матери, не любящей своего ребенка. Западные сказки четко дают понять, что незаботливых и жестоких матерей не бывает – это все мачехи. «Настоящие» матери не ненавидят, не завидуют; это завистливая мачеха Рапунцель запирает ее в башне, это злобная мачеха Золушки приговаривает ее к пожизненному домашнему аресту в окружении грязных кастрюль и немытых полов.

Сегодня мы воспринимаем материнство как что-то инстинктивное и автоматическое, несмотря на то, что, если говорить не обо всех животных, а только о нашем виде, это очень даже приобретенная манера поведения. Представления о нем вообще являются культурным конструктом. Наша уверенность в материнском инстинкте обусловлена историей человечества и историей становления традиций воспитания детей. Она не берет в счет то, как часто детей бросали, еще со времен Древней Греции и до эпохи Ренессанса; забывает про, например, сотни тысяч младенцев, оставленных в тех больницах, которые придумали в «цивилизованном» мире специально для этой цели; или принудительное кормление грудью, ставшее причиной смерти миллиона малышей.

Мы говорим о материнской любви так, как будто ее существование – это правда в ее чистейшем проявлении, а с самим материнством она, возможно, ничего общего-то и не имеет. Если идеализированное представление Эриха Фромма о безусловной инстинктивной любви – это краткое описание того, как мы видим материнство, то, вероятно, это также затрагивает нашу глубокую психологическую потребность в такой безусловной любви.

Мы отчаянно хотим верить в то, что каждая мать начинает любить своего ребенка в момент его рождения и что сложность отношений, присущая любой другой паре людей, между ними отсутствует. Эта идея настолько укоренилась в нашем сознании, что до относительно недавних пор беременность и воспитание ребенка считались панацеей от депрессии и женского несчастья, а не потенциальной их причиной. В 2005 году Брук Шилдс рассказала, как она переживала послеродовую депрессию, последовавшую за выстраданной годами безуспешных попыток зачать ребенка. В новостях звучал только один вопрос: как такая прекрасная мать с такой прекрасной дочерью может быть несчастна в материнстве?

Наша культура воспринимает роль матери как одну из самых духовно наполняющих в жизни женщины. Из всех ролей, которые мы играем, роль родителя – самая многообещающая в социальном плане. Однако у данной концепции очень мало научных доказательств; фактически даже больше опровержений. В 2005 году вышла научная работа Рене Дж. Эвенсон и Робина В. Симона, в которой подтверждается то, что уже упоминалось в других исследованиях: в отличие от других действий, присущих взрослым, таких как поиск работы, заключение брака и прочее, родительство не оказывает никакого положительного влияния на ментальное здоровье. Напротив, бездетные пары имели намного меньшую склонность к депрессии, чем пары с детьми. Более того, мамы несовершеннолетних детей имели наибольшую склонность к депрессии, в исследовании это объясняется тем, что положительное влияние родительства на ментальное состояние «отменяется» давлением, которым сопровождается данная роль. Родители-одиночки имели бо`льшую вероятность впасть в депрессию, чем те, кто находился в браке – по экономическим и социальным причинам. Отцы имели меньшую вероятность депрессии, чем матери, при отсутствии сторонних факторов, таких как безработица. Самое важное – это колебание вероятности депрессии в зависимости от различий в опыте материнства. Исследователи выделили следующие параметры:

• самооценка родительских способностей;

• отношения с детьми;

• доступность экономических ресурсов;

• эмоциональная удовлетворенность от роли родителя и понимание цели и смысла этой роли.

Примечательно, что из всех определяющих качеств роли родителя только одно – социально-экономическое – не связано с идеей материнства. В отличие от других типов отношений, с которым сталкивается каждый из нас в течение жизни – иногда сложных, запутанных и требующих проработки – отношения между матерью и ребенком предполагаются как полная идиллия. Камнем преткновения хорошего материнства стала идея о нахождении общего языка: несмотря на отсутствие научных доказательств, считается, будто любое семечко зарождающегося материнского инстинкта обязательно прорастет. Что может дополнить эту природную магию? Лишь тихие моменты сразу после рождения ребенка, когда он лежит, прижавшись к материнскому телу.

Популярные книги для родителей, в особенности для матерей, еще шире распространили идею «инстинктивной» материнской любви, утверждая, будто способность матери найти общий язык с ребенком – это показатель как ее родительских способностей, так и будущей общительности ребенка. Такой авторитетный специалист, как доктор Спок, который переиначил правила успешных родителей еще в конце Второй мировой войны, начал в середине семидесятых продвигать идею того, что общий язык у мамы и ребенка есть сразу и априори. Кормление грудью и стремление как можно больше времени провести с малышом стали обязательными условиями для того, чтобы считаться хорошей матерью.

В нашем идеальном представлении нет места амбивалентности или эмоциональному дискомфорту, уверенность в глубине и широте материнской любви возводит ее в абсолют. Так происходит, кажется, везде, кроме интернет-форумов для матерей, где женщины, при наличии полной анонимности, находят возможность поделиться фрустрацией с незнакомцами. Даже любящим матерям часто приходится нелегко из-за идеи безусловной любви. Лила, говоря о своей шестнадцатилетней дочери, делится своими чувствами: «Я испытываю вину, когда Сара разочаровывает или злит меня, потому что в такие моменты я словно на мгновение начинаю любить ее меньше, и это заставляет меня чувствовать себя ужасно».

Наш культ идеализированного материнства, полное отрицание любой неоднозначности в отношении воспитания детей в итоге становится проблемой для каждой матери вне зависимости от того, любящая она или нет.

Психотерапевт Розсика Паркер утверждает, что, отрицая неоднозначный материнский опыт, мы упускаем возможность нахождения через эту двойственность новых граней понимания своего ребенка. По ее словам, это «сложное сосуществование любви и ненависти, которое дает матери повод задуматься над тем, что происходит между ней и ребенком». Не случайно, что новаторская книга Эдриенн Рич «Рожденная женщиной» [6] начинается с отражения амбивалентности, которую каждая женщина чувствует в тот или иной период жизни в роли матери, но вынуждена отрицать из-за чувства вины или тревожности: «Мои дети доставили мне самые сильные страдания из всех, которые мне только приходилось переживать. Это невыносимая двойственность: сдающие нервы, пересекающиеся с нежностью и воодушевленностью». Как пишет Энн Рофи в книге «Плодовитая» [7] : «Каждая мать знает, даже если не всегда может это принять, что она не постоянно любит своего ребенка и иногда хочется почувствовать свободу от детей и материнской ответственности, это глубокое потаенное и злое желание, появляющееся из-за слишком сильной тревожности».