«…неудачно, у меня только кильки были какие- то, сыру кусок да колбасы немножко. Ну, хлеб еще. Черствый. Чем ром его закусывать? Но я ничего не сказал, повел его на кухню и все, что было в холодильнике, выволок на стол. Понятно, случилось нечто абсолютно из ряда вон, иначе он бы не явился в этакую рань, не позвонивши, — девяти нету. Но решил подождать, пусть сам рассказывает.

Он и рассказал: как ему на работу позвонили, просили зайти в гостиницу „Метрополь“, сказали — по делу. Приезжает он, а там сидит какой-то, в мышином костюмчике (почему у них у всех мышиные костюмчики? вместо гороховых пальто, что ли?), и спрашивает, кем я ему прихожусь. Ах, пасынок? Ах, отдельно живет? И уже больше десяти лет?

Ну, и так далее. Все очень мягко, тон такой примерно:

„Попробуйте на него повлиять… да, конечно, мы понимаем, что трудно, что он — совершеннолетний, но вы все же попробуйте… постепенно, осторожно, мы вас не торопим, может быть, удастся узнать что-то… как же так, неужели вы нам помочь отказываетесь?“

Но дядя Влад сразу этому мышастому сказал, что отношения у нас с самого начала не сложились, что влияния он на меня никакого не имеет, что ничего обещать не может. Молодчина, однако, как ушел от них!

А мышастый снова:

„Конечно-конечно, но мы ведь вас и не торопим, вы все же попробуйте…“

Зря я, оказывается, с дядей Владом не дружил. Только теперь понял: мировой мужик.

Но это не все, оказывается. Вечером, когда он домой вернулся и стал рассказывать матери, что приключилось…»

«…и я сразу поняла: лучший вариант, который всех устроит, — немедленно класть сына в больницу. Главное, ведь и у нас тогда неприятностей никаких, за сумасшедшего мы не в ответе. А ему — подумаешь, пару месяцев пересидеть, не все ли равно где. Тем временем я успела бы наши две квартиры на одну сменять, потому что всякое случиться может, не дарить же площадь государству, правда?.. Конечно, только это. А какие еще у меня могли быть соображения? Ну да, я Владу именно это попробовала объяснить, надо же как-то практически подходить. Лбом стенку не пробьешь, а если эту власть надуть можно, почему не надуть.

В психушке-то? А что там особенного? Больница как больница. Веди себя прилично, слушайся врачей — все и будет в порядке. Какие материалы? Ах, в самиздате… Нет, конечно, не читала. Но знаете, между нами… строго между нами, вы меня понимаете? Я не всегда верю все-таки этим диссидентским журнальчикам, они склонны как-то все преувеличивать, выпячивать недостатки. Не так уж страшен черт, как нам его…

Они в больницах бывали! Да больше меня, если хотите знать, никто в этих больницах не бывал, сколько я к Толе наездилась, и с врачами беседовала, и видела, как пациенты там содержатся.

Почему? Разве я вам говорила, что он буйный был? Да нет, это для врачей легенду сочиняли, иначе его „скорая“ не взяла бы. Нет, не буйный, сцены ревности — да, устраивал. Может, догадался наконец, пень бесчувственный, что у меня появился кто-то, не знаю. Домой приду, он и начинает: и шлюхой, и сукой… Кому такое понравится?

А тут я на работе сидела, и кто-то из баб стал рассказывать историю, у них в доме случилось.

Муж с женой ремонт в квартире сделали. И — недели не прошло — он домой прибегает рысью и кричит с порога:

„Люсь, в угловом обои дают — во сто раз наших красивее, давай поменяем!“

Жена ему:

„Сдурел, что ли?“

„Давай-давай, очередь у меня подходит, обдирай пока старые, сразу и переклеим“.

Жена и стала обои обдирать. А муж в психиатрическую „скорую“ позвонил и говорит:

„Приезжайте, жена с ума сошла, обои обдирает, что мы только на прошлой неделе наклеили, я ее остановить хотел, так она на меня с тесаком бросилась“.

Эти приехали — и правда: обои обдирает, а в руках ножик кухонный, которым она их с краю подцепляла. Так и забрали…

Муж-то этот? Так он от жены совсем избавиться хотел, а я своего думала проучить только, попугать. Сколько же можно хамство это терпеть! И раз, он опять орать начал: сука, дрянь, — я взяла и „скорую“ вызвала, объяснила им, что убить грозится на почве ревности. Он, как белые халаты увидел, на меня бросаться начал.

„Сволочь, — кричит, — подлая баба, убийца!“

У них и сомнений не возникло никаких.

Потом, в больнице уже, его в „хроники“ перевели, неизлечимым признали.

Да нет, я Владу ничего особенного не рассказывала. То есть, ну, то же самое, что вам. Почему он резко так отреагировал — ума не приложу…»

«…и больше месяца не мог решиться описать это, как будто пока не на бумаге, оно не случилось. Но — случилось же. Не будет дядя Влад врать, и сама она подтвердила.

После беседы с мышастым дядя Влад вернулся домой, сразу подушку на телефон и начал рассказывать маме, что приключилось. Для них обоих это был сюрприз большой, они ж ничего не знали о моих делах.