И, сама не зная почему, отправила сообщение Крузу.

Через секунду пришел ответ:

Мне не хотелось желать ему удачи. Хоккеисты – люди суеверные, и, возможно, Круз был из таких. Я решила, что спрошу его об этом, хотя ему вряд ли понравится такой вопрос.

Телефон снова оживился.

Я отправила сообщение Майлзу.

Точно! Мне требовалось накатить.

Когда мы вернулись в раздевалку после разминки, у меня загудел телефон. Тренеру не нравилось, если мы проверяли телефоны, особенно перед выходом на площадку, поэтому я открыл рюкзак и приглушил звонок. Это была мама – звонить перед игрой было не в ее правилах.

– Мама?

– Стайлс! – рявкнул тренер.

Я повернулся к нему. Увидев выражение моего лица, он умолк.

– Что стряслось? – спросил я.

В раздевалке стало тихо: все прислушались к моим словам.

Мама заплакала.

– Мама?

Я отвернулся и прошел в конец раздевалки. Парни слушали – и пускай, а выходить в коридор было не вариант: оттуда доносился шум.

– Тити сегодня было очень плохо.

О боже…

– Что с ней? – проговорил я упавшим голосом. – Сейчас она в порядке?

– Она… Мы в больнице. Мне пришлось вызвать скорую помощь. Пока ехали, у нее трижды были судороги.

Господи!

Мама еще плакала, но уже тише. Голос звучал подавленно, и я был не в состоянии ей помочь. Может, мне следовало бросить колледж? Перейти сразу в НХЛ? Так было всю старшую школу: я играл в хоккей и помогал маме. Тити почти все время приходилось носить на руках. Мне делать это было проще, но, когда мама настояла на том, чтобы я пошел в колледж, потребовались коррективы. Пришлось переключиться на улучшенную страховку, предполагавшую больше спецтехники дома и круглосуточное наблюдение. Маме стало немного полегче, но, когда происходило такое, у меня разрывалось сердце.

– Удалось выяснить причину судорог?

– Это из-за нового лекарства. – Фоном к ее голосу были характерные звуки медучреждения – непрерывные сигналы вызовов. Вероятно, мама стояла у медицинского поста. – Она пробудет в больнице, пока лекарство полностью не выведут из организма, а потом нам сделают другое назначение. Это займет время, но судороги прекратятся. Круз, – голос у нее снова дрогнул, – мне страшно.

Я опустил голову.

– Мне ужасно жаль, мама… Но ей становится лучше. Ей будет лучше!

– Я знаю. Зря я тебе позвонила. О господи, у тебя же прямо сейчас игра! А я тебя отвлекаю… Ну зачем ты ответил? Я бы оставила сообщение.

– Мама…

– Круз, дорогой, тебе пора. Дернула же меня нелегкая! Твой тренер…

А тут и он сам появился из-за угла раздевалки – подходить не стал, но свое присутствие обозначил. Я слегка кивнул ему.

– Да, мам, мне действительно пора. Я тебе позже позвоню, если ты еще не ляжешь.

– Хорошо. Да. Хорошо. Люблю тебя! И да, у меня есть еще новости: я тебе потом расскажу.

Она отключилась, а я немного постоял и лишь затем повернулся к тренеру. Подобные звонки случались – последний раз больше года назад, но за лето у Тити наметилась положительная динамика. Боже, судороги из-за таблеток!.. Ей постоянно корректировали назначения, смотрели, какое лекарство действует эффективнее, но всегда присутствовали гребаные побочные эффекты. Это была рулетка, где ставками были осложнения разной степени тяжести, а выигрышем становилось то, с которым легче жить. После таких звонков я чувствовал, как в животе разрастается зияющая пустота.

И сейчас она уже образовала туннель.

– Как дела на семейном фронте? Все норм?

Вопрос тренера прервал мое ставшее привычным раздражение – теперь во мне бурлила злость.

Я кивнул, чувствуя, как внутри саднит.

– Сестренка попала в больницу. Мама позвонила, чтобы сказать.

Он помолчал. Я почти никогда не говорил о своей семье. Так было проще, потому что, во-первых, это никого не касалось, а во-вторых, всякий раз, когда заходил разговор о том, что случилось с сестренкой, меня охватывала неконтролируемая ярость.