Он обыскивает комнату.

— Я не вижу вилки на полу.

— Она где-то здесь. Вилки не исчезают просто так, по волшебству.

— Нет, не исчезают, — он качает головой. — Вчера ты облизывала вилку?

— Нет, — автоматически отрицаю я, хотя воспоминание о том, как я это сделала, возвращается.

Он запускает руку в мои волосы, притягивает меня ближе и откидывает мою голову назад, заставляя встретиться с его взглядом.

— Не лги мне.

Все мое тело начинает гудеть от желания. Черт, этот сон хорош.

— Ты накажешь меня, если я это сделаю?

Его ноздри раздуваются.

— Отвечай на вопрос.

— Да. Да, я облизала вилку. Я ела ею мороженое, которое немного капнуло мне на пальцы, — я провела языком по нижней губе. — Знаю, что мне следовало бы пользоваться ложкой, но в этой вилке что-то есть. С ней все вкуснее.

Его хватка на моих волосах усиливается.

— Где ты взяла вилку?

— На распродаже.

— Она была одна или в комплекте?

— В комплекте.

— Где это?

— Вилка? Я же говорила тебе. Она где-то на полу.

— Нет, остальное столовое серебро. Покажи его.

Он отпускает меня, отсутствие его прикосновений заставляет ощущать себя словно сдувающийся воздушный шарик. Это действительно самый странный сон, который мне когда-либо снился. Я веду его на кухню к деревянной коробке с бархатной подкладкой, в которой хранится остальное серебро. Он берет коробку и останавливается, чтобы прочитать маленькую латунную этикетку на лицевой стороне.

— Чернильница.

— Так назывался проект, о котором ты говорил.

— Да.

Он открывает коробку и начинает изучать ее содержимое.

— Это столовое серебро, которое мы использовали на церемонии награждения. Помню, как подумал, что оно слишком вычурное.

— Какая церемония награждения?

Он скорее покачивает головой, чем отвечает, и затем смотрит на свою правую руку.

— Ничто из этого не кажется возможным, но я видел невозможное и стал его частью. Я не понимаю, как это произошло, и выжил ли кто-нибудь еще, но я выясню, — он закрывает коробку. — И ты мне поможешь.

Глава пятая

‡

Хью

Бостон, Массачусетс

1941

Остановившись перед дверью склада без опознавательных знаков в менее притязательном районе Бостона, я достаю из кармана листок бумаги и разворачиваю его. На нем изображено животное, на которое с высоты спускается свирепый орел с широко расправленными крыльями, но с одной ногой вместо двух.

Дяде Сэму нужна каждая птица в воздухе. Поддержите войска, осваивая специальные навыки. С вашей помощью они станут непобедимыми. Зарегистрируйтесь сегодня, чтобы спасти мир.

Адреса нет, но есть указания, как добраться до этого здания и этой двери. Я нажимаю на дверной звонок, не позволяя себе сомневаться, правильный ли это шаг. Альтернатива неприемлема. Каждый из моих друзей уже ушел на войну.

В моем городе остались только очень молодые, очень старые мужчины и такие, как я — те, с кем что-то не так. Моя мать пыталась уверить меня, что мне повезло, но отец понимал. В свои сорок четыре года он записался в армию и говорил, что гордится тем, что пережил Первую мировую. Моя мать не могла понять, как гордость может затмить страх. Я больше боялся остаться бесполезным, чем умереть. И я был не одинок в этом чувстве. Молодые и старые лгали о своем возрасте, чтобы получить право уйти на фронт.

К сожалению, я не мог скрыть то, чего не хватало… Если бы я в детстве знал, что решение самостоятельно срубить дерево однажды лишит меня шанса спасти мир, я бы никогда не взял в руки тот топор.

Мне не хватает одного пальца.

Армия не ограничивалась простым присвоением мне статуса 4-F, непригодного к службе по физическим причинам. Разве причина в том, что у меня не хватает одного пальца? В остальных отношениях я был крепким и здоровым. Выросши, я рано бросил школу, чтобы поддержать семью. Я работал на фермах, на фабриках — делал всё, чтобы еда оставалась на столе моих родителей. С каждым днём открывалось всё больше рабочих мест, и моя сестра тоже начала работать. Отец вскоре должен был получить своё военное жалование. Моя семья прекрасно обойдется и без меня. В пространной записке, оставленной на кухонном столе, я постарался донести, что буду сообщать новости домой, как только смогу.

Дверь склада открывает невыразительный мужчина в форме армейского офицера. Я передаю ему листовку. Он кивает, приглашая меня войти, и закрывает за мной дверь. Мы пробираемся по полутёмному коридору в комнату, где за столом сидит другой офицер.

Как только я называю своё имя, они больше не задают вопросов. Мне кажется, что они уже знают обо мне всё.

Появляется высокий худой мужчина в штатском и здоровается со мной рукопожатием. У него в руках стопка бумаг.

— Это сверхсекретная операция, — говорит он. — Я не могу рассказать тебе многого, пока ты не подпишешься. Могу лишь сказать, что это опасно. Не все вернутся домой.