— В русской истории была и Салтычиха…

— Все равно я больше не буду звать тебя по-прежнему — Салкен. Салкен — Сакен. Сакен Сейфуллин… [66] Какой он красивый мужчина… такие тонкие красивые усы, точь-в-точь как Сейфуллин. Я про нового парня Алии говорю. Его тоже Сакеном зовут.

Сердце у меня заныло. Я почувствовал что-то похожее на тошноту, словно опился маслом.

Прошло около недели. Началась зимняя экзаменационная сессия. Как водится, перед нею были зачеты, и я сдал их вполне удачно; как говорится, и дух из меня вон, и из головы тут же все вылетело. Конечно, позиции мои были шатки, но благодаря своему трехлетнему опыту, там, где не знал точно, говорил в общем, а где не знал и в общем, плетя черт-те что, как бы между прочим переходил на другой, родственный вопрос, и хотя в сильнейшие не попал, но и позади не остался — одним словом, проскочил. Однако «большое жаркое будет, когда верблюда прирежут», так говорят, вот и мне первый же экзамен из предстоящих четырех нанес такой удар, что боль от него долго еще потом шатала меня.

В плавание я пустился, едва прочитав билет, но, перетряхнув все складки своего мозга, сумел все же оттуда и отсюда надергать немного сведений, достаточных для ответа на эти три вопроса. Однако наш добрый старый профессор, который не ставил двоек даже тем, кто и рта-то не раскрывал, заболел, и вместо него принимать экзамен пришел только что защитивший докторскую диссертацию молодой человек по фамилии Меирманов [67] , лет этак тридцати или чуть-чуть за тридцать; он оказался совершенно не соответствующим своей фамилии и надолго усадил меня перед собой, задавая различные дополнительные вопросы. И если я был зубастым студентом, то он, видно, многим таким зубастым обломал зубы, молодой, не знающий, куда девать силу, профессор; если популярно, так я был перед ним в лучшем случае боксером-третьеразрядником, а он — мастером международного класса, к тому же я был любителем, зеленым мальчишкой, а он — профессионалом, Джо Луисом, и вот он загонял меня по очереди во все четыре угла ринга и лупил самым безжалостным образом. Не прошло и двух-трех раундов, а я, потеряв уже все надежды на победу, прекратил сопротивление, признал свое поражение. Сижу на корточках, опершись рукой о пол. Голова безжизненно повисла. Жду грозного приговора своего судьи и противника Джо Луиса: «восемь… девять… десять… аут — неуд».

— Ничего не знаешь, — сказал, тяжело дыша, весь красный, точно и взаправду выдержал жаркий бой, профессор. — Позор!

«…восемь…»

— Удивляюсь, как это вот такие молодчики, вроде тебя, которых попросишь нос показать, а они на ухо кажут, проходят через чудовищный конкурс, когда на одно место десять человек претендуют, и поступают учиться!

Это он хватил лишку. Хоть я и не профессор, но из таких, что считают себя ничем не хуже профессора.

— Я в университет был вне конкурса принят, без экзаменов, — сказал я, продолжая сидеть на корточках, но подняв голову. — Школу я с серебряной медалью закончил.

— Удивляюсь, как вот такие ребята, — продолжал профессор, оставив мои слова без внимания и лишь немного смягчая первоначальную свою характеристику, — как вот такие ребята, с грехом пополам поступив и после-то совершенно ничего не зная, все же продолжают тащиться и дальше, переходить с курса на курс. Удивляюсь!

— Первые три семестра я учился отлично. — Отняв руки от пола, я собрался с духом. Но сил встать с корточек недостало.

— Ага, вон как? — сказал профессор, который хоть и был старше меня, но зато младше некоторых моих сокурсников. И насмешливо хмыкнул. — Тогда, дорогой… расскажи-ка мне о последнем походе Марка Красса. Напомню тебе: Красс погиб в сражении с парфянами, а вскоре после этого распался и первый триумвират…

Похоже, он действительно был настроен на то, чтобы поставить мне двойку. Ведь он перешел мне дорогу! В учебнике все сведения о смерти Красса, которые он мне тут выложил, этим и исчерпывались, ну, а про парфянскую войну и вовсе ничего не говорилось. Но, впрочем, все это уже было несущественным — давал он мне наводящие сведения или нет, переходил дорогу или стоял на месте: в свое время я внимательно, от корки до корки, прочитал всю классическую литературу, какую только мог достать, связанную с историей древнего мира.

«Бокс!» Я тут же стремительно вскочил с корточек и снова включился в бой. Темп мой высок, и я не скоро думаю переводить дыхание.

— Хорошо, — сказал мой судья-противник. (Гонг! — еще один раунд кончился, на этот раз в мою пользу.) — Это так Плутарх пишет. Второй вопрос: кипчаки и Кавказ.

— Это слишком общий вопрос.

— Говорите в пределах программы.

— В программе этот вопрос не охвачен. Но если вы не спеша меня выслушаете…

— Тогда… — Профессор, глядя на меня, помедлил, сощурив глаз. — Борьба между хулагидским Ираном и Золотой Ордой. И хан Ногай…

— Много знаешь, — сказал профессор, понаблюдав немного за моими прыжками и выпадами. — Слишком много знаешь. (Непонятно: одобряет или издевается.) Но из таких безалаберных джигитов все равно ничего не выходит. Видел ведь студента, который только что перед тобой отвечал? Много готовился, долго сидел, всю душу в подготовку вложил, чтобы сдать этот экзамен. И едва заслужил тройку. Потому что это его предел, это та высота, на которую он только и способен взлететь. Если бы ему да твои возможности, кем бы он стал, а? Ошибся всемогущий боженька. Но мы сию ошибку исправим… и как первый шаг на этом пути я вам сейчас… поставлю оценку «неудовлетворительно»… Вот.

Делая обманные движения и вселяя в меня надежду своей пассивностью, он вдруг нанес мне снизу сокрушительный удар в челюсть. Я распластался на полу, не в силах собрать ни рук, ни ног, в глазах у меня поплыл туман. Нокаут…

Вечером, чтобы утешить боль и немного развеяться, я пошел к Кульмире. Я не стал ей жаловаться, но по моему настроению она сама догадалась, что у меня не все ладно.

— Что-то ты слишком погрустнел, не на экзамене ли провалился? — спросила она, когда мы свернули на безлюдную улицу.