— Купили бы, а? — сказал он, словно бы для себя просил.

Обрадовавшись поддержке со стороны взрослого человека, сыновья мои совсем разошлись.

— Пап, купи автомат! Па-ап, купи вот этот автомат! — ныли они наперебой.

— Да ну возьмите уж! — продолжал настаивать незнакомец.

На нас стали оглядываться. Надо было этому делу положить конец.

— Уважаемый! — сказал я, даже не поворачиваясь к добровольному блюстителю интересов моих детей. — То, что вам нравится, вы сами и покупайте. А в чужие дела вмешиваться не следует.

«Уважаемый» смолк. Перестали приставать ко мне и сыновья. А я, отчаявшись найти нужную игрушку среди резиновых и пластмассовых, перешел к металлическим и стал теперь искать такую, которая бы, кроме всего прочего, соответствовала автомату по цене и степени ценности и даже превосходила его. Всякие там машины, тракторы, бульдозеры меня не удовлетворяли, и я остановился на танке. Большой железный танк с двумя орудиями. Литой кусок металла — и разбирать-то нечего. Прочный, хоть поезд по нему пройди — выдержит. К тому же никогда раньше у них не было такого. Я решил каждому взять по танку. Следовало лишь формальности ради испросить их согласия.

Оба они, в обнимку с автоматами, стояли у выхода из отдела.

— Как вы смотрите на танки? — спросил я громко.

— Мы автоматы взяли! — закричали хором. — Дядя нам их купил.

— Какой дядя?

— Да вот недавний дядя. Родственник наш.

Действительно, так оно все и оказалось. Заплатил за автоматы и ушел, отдав чек продавцу. Мне оставалось только смириться. Да и вряд ли мальчишки расстались бы с игрушками, которые теперь уже принадлежали им. Нашего дядю-благодетеля я не нашел ни в самом магазине, ни возле него. Он сделал свое дело — и исчез.

Разумеется, сыновья получили от меня порядочную головомойку. Придя домой, оба встали в угол. Вдвоем с женой мы прочитали им целую лекцию по вопросам морали: о нормах приличия, о необходимости внутренней самодисциплины, о жадности — скверной черте характера, ну и так далее и так далее. Наконец мы устали и остановились. А по мальчишкам невидно, чтобы они утомились. Они, кажется, готовы были стоять в своем углу хоть на головах. Не заплакали ни разу, не надулись обиженно. А на дорогую игрушку в руках, приобретенную с таким трудом, бросали время от времени тихие вороватые взгляды. И на лицах у обоих — одна только радость. Счастливы несказанно. В общем, нам с женой оставалось лишь переглянуться да простить их. Простили — и позвали обедать. Не заставляя, как обычно, звать себя по три, по четыре раза, не устраивая гвалта и не дерясь за стулья, они тихо расселись за столом. Только с автоматами не смогли расстаться. Так и ели, перебросив их через плечо. Сказали, партизаны так делают. Посмеялись мы с женой — и все. Больше ругать не стали. Но на незнакомца был я зол. У меня было такое чувство, будто он насмеялся надо мной. Так и стояли в памяти его лицо, вся его внешность. Встретится на улице — верну ему деньги. И выскажу все, что я по этому поводу думаю.

В жизни, однако, все произошло иначе, чем я себе воображал. Встретились мы случайно.

Выйдя со стадиона после окончания футбольного матча, я стоял на остановке, ожидая, когда рассосется толпа. Не студенческие уже все-таки годы, чтобы суметь в этой свалке пробиться к дверям и закрепиться на ступеньках. Вдруг кто-то похлопал меня по плечу.

— Ну как, браток? — Это был тот незнакомец из магазина. На лице его — ни тени насмешки, иронии, издевки. Он улыбался так, словно встретился с другом, с которым не виделся уже целую вечность. Есть у меня слабость — не могу, не в состоянии сказать что-то неприятное человеку, который смотрит на тебя с такой вот открытой улыбкой. И я растерялся.

Мы обменялись рукопожатием.

— Как там ребята-то?

— А вы разве не видели игры?

— А-а… «Кайрата»-то? — запнувшись, переспросил незнакомец. — Вы о футболе. Нет, я не видел. Как сыграли?

— Выиграли, — ответил я. — После основного времени забили все пять пенальти. Свое одно очко взяли.

— Всего одно очко? — Ему показалось этого мало.

— Не Ордабаев бы, так и того бы не было, — сказал я. — Молодец парень. Только мяч с места, а он уже прыгнул. Видели мы когда-то Яшина… но и он — ай молодец! У самой штанги мяч шел!

— Как Сегизбаев играл?

— Сегизбаев?.. Сегизбаев ведь тренер. Тренеры не играют.

— А, вон как… А я вроде слышал, что есть такой футболист. Сегизбаев…

Размягченность моя начала понемногу проходить, я опускался на землю.

— Да все равно, впрочем… — продолжал между тем мой теперь уже знакомый незнакомец, не являющийся болельщиком. — Бегают — нечего им делать. — Он махнул рукой, словно был недоволен чем-то. — Другое бы дело, если б дети играли. Можно бы посмотреть… Да, а как ваши-то герои? Наверняка не поломали автоматы. Они ведь мне обещание дали.

Я уже окончательно пришел в себя.

— Уважаемый! — сказал я. Но придать голосу необходимую твердость не смог, он прозвучал даже как-то вяло. — Вы это плохо сделали… — И, не найдя больше никаких слов, запнулся и начал шарить по карманам.

Лицо «уважаемого» стало каким-то кислым. Он ухватил мою руку за запястье и стал тащить ее из кармана. Но я не сдавался. И когда он наконец вытащил руку, в ней оказалось разными купюрами рублей десять.

Волосы у него на темени сделались как будто еще реже и словно бы встали дыбом, лицо все пошло морщинами. Оно у него то бледнело, то темнело, и он не мог выговорить ничего вразумительного.