— Браток, это ведь неприлично, — только наконец и сказал он. Да и то не сказал, а пробормотал едва слышно, точно провинившийся школьник.

Я хорошо знал, что можно назвать неприличным. Мне только не хотелось спорить с ним.

— Копейки на игрушки детям найдутся и в нашем доме, — сказал я и сунул деньги, как они были комком, в боковой карман его пиджака.

После этого я хотел уйти от него, но он снова схватил меня за руку. Мертвой хваткой. Я почувствовал, что он не отпустит — разве что придется драться.

— Свет мой! — сказал он. — Свет мой, ты меня сильно оскорбил, вернув деньги за игрушки, которые я подарил детям. Возможно, ты сделал это от непонимания, по молодости… — Я уже не пытался вырваться, и он отпустил мою руку, вытащил из кармана пиджака только что всученные мной деньги. — Я не Ходжа Насреддин, за которого вы меня, видно, приняли. Пятерка, трешка, две рублевки… Рубль лишний. Вот возьмите. — Он отдал мне рубль, остальные деньги аккуратно расправил и тщательно сложил. Из брючного кармашка для часов достал лежавшие там пять ли, семь ли рублей. Сложил все деньги вместе, свернул их и засунул обратно в карман. — Ну вот, полностью с вами рассчитались. От долга вы избавились. Совесть ваша совершенно чиста. Теперь у вас есть возможность поговорить со мной, не испытывая стеснения. Слушаю вас.

Он взял надо мной явный перевес.

— Так ведь… вот так… неудобно получилось, — сказал я, вновь не находя слов. — Дело, конечно, не в копейках… Вы и сами бы точно так поступили…

Незнакомец оценивающе посмотрел мне в лицо, потом, не то сочувствующе, не то понимающе, похлопал меня по спине.

— Дорогой мой, как бы ты ни спешил, в такой толчее вряд ли влезешь в автобус. Пока народ разъезжается, я тебе расскажу одну историю.

— Расскажите, — отозвался я равнодушно.

Незнакомец вовсе не казался мне человеком, который мог бы рассказать что-то занятное. Но было ясно и то, что в переполненные автобусы, которые подчас проезжали, вообще не останавливаясь, я не влезу, а если и влезу, то ни одной пуговицы у меня на одежде не останется.

— Какой-то сногсшибательной истории я вам не могу рассказать, — сказал незнакомец. — Просто пример. Из собственной жизни. Отойдемте в сторонку. Обычно люди ведут себя как люди. А вот в таких случаях просто с ума сходят, в каких-то дикарей превращаются — ума не приложу, почему так. Вот сюда. А то еще затопчут.

Столпотворение вокруг и в самом деле было такое, что все это напоминало вышедшую из берегов, разлившуюся в весеннее половодье реку. Сплошная волнующаяся черная масса. Уезжали и автобусами, и троллейбусами, и такси. Многие пошли пешком. Но людей все равно не убавлялось. Последние еще, видимо, и со стадиона не вышли. Мы с моим незнакомцем сделали от толпы на остановке несколько шагов в сторону.

— Я рано потерял и отца, и мать, — начал незнакомец. — Но тем не менее на долю мне не выпало никаких лишений. Что такое сиротство, я не узнал. У меня была сестра, одна-единственная сестра — намного старше меня. Она сразу же взяла меня к себе. Зять мне стал вместо отца. Может быть, даже лучше отца был. Покойный отец никогда не обращал внимания, как я учусь. Он говорил, лишь бы ты здоров был, да следил, чтобы я был сыт-обут. Ну, а зять с первых же дней стал меня приучать к строгому порядку во всем. Я не должен был опаздывать в школу, домашнее задание должен был выполнять в определенные часы, должен был читать книги, которые положено. У него-то у самого так жизнь сложилась, что не пришлось особо поучиться, поэтому учение было для него великой вещью. Очень он хотел, чтобы я получил настоящее образование.

Хотя они и жили вместе уже лет восемь, однако детей у сестры с зятем не было. А может, и от природы было ему дано столько доброты, но зять любил меня, пожалуй, больше, чем родной отец. Когда я закончил десятилетку, сам повез меня в Алма-Ату. Тогда не было нынешних страшных конкурсов. Не очень-то много шло учиться. По правде говоря, и у меня особого рвения не было. Не учеба меня манила, а город. Городские развлечения. Сдал я документы, и все, стал самым что ни на есть настоящим студентом университета.

Жизнь тогда была тяжелая. Но мне и в студенчестве не пришлось испытать никаких трудностей. Зять каждый месяц высылал деньги. Да и сестра кое-что тайком подкидывала. Плюс стипендия. Был молод, в голове ветер гулял. А уж кем себя чувствовал! В те времена то, что мы студенты, означало для нас чуть ли не то же самое, как если б мы были профессорами или министрами. Зимой — город, летом — аул. Что и говорить, жизнь была постоянно повернута ко мне своей солнечной стороной. Сестра и зять, университет и Алма-Ата — весь мир лишь для моего удовольствия и был создан.

То был год, когда я с грехом пополам закончил третий курс. На каникулы, по обыкновению, я поехал на родину. Домашние мои оказались на пастбище. Мне подвернулась попутная подвода, и, заночевав в пути, на следующий день я уже добрался до них. Еще издали завидев арбу, зять с сестрой вышли встречать меня. Они делали так каждый год. Но нынче в том, как они шли, в их движениях, выражении их лиц было что-то незнакомое. Обогнав их, шагавших с неторопливой солидностью, к арбе несся маленький, двух-, а может, трехлетний мальчуган. Я спрыгнул на землю, он испуганно остановился и побежал обратно. Только тогда я вспомнил. В одном из писем, написанных зимой, сестра с радостью сообщала, что у меня появился племянник. Они усыновили младшего сына из семьи троюродного брата зятя, только-только начавшего разговаривать. Звали его Абзал. О столь неожиданно появившемся у меня племяннике они писали в каждом письме, а один раз даже обвели на листке бумаги контур его ладони и ножки. Я же не придал этому событию никакого значения, как-то совершенно даже забыл о существовании племянника.