— Ну уж нет! — раскрасневшийся от выпитого Марон хлопнул рукой по столу, — ноги моей жены не будет в этом вертепе!

— В Рудогорье Нерте поклоняется только простонародье, — пояснила Баркина, — но не знать и уж тем более не королевская семья. Там откуда я родом чтят иных богов — богов-воинов, богов-мужчин, тех, кого вы чтите под именем Теуса и Близнецов.

— Сунна — вот единственная богиня, перед которой я готов преклонить колени, — сказал Марон, — а Нерта…что сказали бы наши предки если бы увидели, как их потомки поклоняются покровительнице лесных ведьм, чье кровавое правление закончилось, когда сюда явились воины на колесницах и с бронзовыми топорами.

— Думаю, они бы удивились другому, — не выдержала Амала, — тому что, что один из их потомков отказывается от принятой ими богини лишь потому, что так принято в землях откуда родом женщина, родившая ему сына.

На миг над столом повисла гнетущая тишина — Марон, словно не веря своим ушам, оторопело уставился на Амалу. Та, перехватив отцовский взгляд, уже жалела о своей несдержанности, когда правитель Рудогорья разразился недобрым лающим смехом.

— Мне не раз доводилось отбивать острый клинок, направленный мне в грудь, — сказал он, — но до сих пор мне доводилось встречать столь острого языка. В Рудогорье дочери ведут себя…иначе перед лицом отцов.

— Наши женщины сражаются вместе с мужчинами, — подхватило Баркина, — и выходят замуж только за своих. Чужеземец должен быть по-настоящему сильным мужчиной, чтобы степнячка покорилась ему — и мой муж из таковых. Взяв меня в жены, он сделал своим военным трофеем наши нравы и наших богов. Если принцесса когда-нибудь окажется в Рудогорье, она куда лучше поймет, что я имею в виду.

Говоря все это, Баркина не отводила своих зеленых взгляд с лица Амалы — и той внезапно показалось, что она видит перед собой волчицу. Однако Амала не отводила взгляда — до тех пор пока нарочито громкое хмыканье ее отца не вынудило его отступить.

— Разные земли и разные обычаи, — сказал он, поднимая золотой кубок с вином, — но над всеми нами довлеет Отец Диус и озаряет всех своим светом его пречистая Дочь. Выпьем же за то, чтобы пути, которыми идут Рудогорье, Скадва и Озерный край были столь же прямы и светлы, как путь солнечной колесницы по небу.

Он первым осушил свой кубок — и его примеру последовали все, кто сидел за столом. Однако Амала перед этим успела поймать недобрый взгляд Баркины и еще больше усомнилась в правильности сделанного отцом выбора.

После пира его участники, отяжелев от еды и выпитого, разбрелись по лугу. Божественные обряды завершились и на смену им пришло большое торжище: зажиточные селяне, собравшиеся чуть ли не со всего Озерного Края, торговали здесь зерном, кожами, скотом, медом и глиняной посудой. Охотники предлагали звериные шкуры, битую дичь, оленьи и бычьи рога; кузнецы сидели у расстеленных шкур на которых лежали серпы, иглы, косы, ножи и топоры, а у некоторых — и отменное боевое оружие. Черноволосые кочевники, — родня королевы Баркины, — продавали яростно хрипящих коней; светловолосые воины с севера предлагали янтарь и соленый сыр, ну а разномастные торговцы с юга выкладывали на своих прилавках золотые и серебряные украшения, искусно украшенное оружие, специи, вино и прочие товары из Микен, Хаттусы, Угарита и самого Египта.

Именно здесь и задержался молодой Одрик: незаметно отстав от родителей, что, окруженные свитой, со скучающим видом осматривали товары, молодой человек приценивался к золотым ожерельям, украшенным драгоценными камнями; брал в руки кольца, браслеты и диадемы, представляя как они будут смотреться на руках или золотистых волосах Амалы. Собственные слова, сказанные им на ристалище, казались ему теперь жалким оправданием поражения — он почти чувствовал, как они обжигают ему губы. Даже если бы он победил, то ожерелье из волчьих клыков было бы ничтожным даром для такой красавицы — и теперь он искал настоящий подарок достойный своей принцессы.

— Сколько? — спросил он у одного из вилусских торговцев, указав на серебряную подвеску с изумрудом. Торговец назвал цену и Одрик, грязно выругавшись в адрес самого вилусца и всех его родичей угрюмо побрел дальше. Сам он не мог уплатить такой цены, а просить у отца казалось юноше слишком унизительным — да и не стал бы Марон потакать любовному интересу сына.

— Таких женщин не покупают дорогими игрушками, — послышался за спиной Одрика насмешливый голос и молодой человек резко обернулся, положив руку на меч. Обратившийся к нему человек, впрочем, не испугался, оскалив зубы в чем-то, могущим считаться и приветственной усмешкой. В иноземных торговых рядах он и сам смотрелся чужаком: худощавый жилистый мужчина, средних лет, с седоватой черной шевелюрой и такой же седой неухоженной бородой. Он носил стянутую шнурами кожаную безрукавку, штаны из овечьей шерсти и грубые кожаные башмаки. Следы сажи, въевшиеся в его кожу выдавали род занятий торговца, также как и выложенные на козлиной шкуре бронзовые мечи и топоры. Но кузнец, судя во всему знавал и иные занятия: мускулистые руки покрывало несколько шрамов, еще один уродливый шрам красовался на месте левого глаза, зато правый, темно-серый, как море перед штормом, насмешливо смотрел на Одрика.

— Ты обращался ко мне? — нарочито спокойным тоном спросил наследник Рудогорья.

— А разве есть здесь второй самонадеянный юнец, что надеется купить сердце принцессы Озерного края заморскими цацками, — усмехнулся кузнец.

— У тебя слишком острый язык, кузнец, — процедил Одрик, — мне кликнуть людей отца, чтобы тебе его отрезали?

— И вот так у тебя все, верно? — кузнец подмигнул ему единственным глазом, — людей, оружие, лошадей, — все это дает тебе отец и ты рассчитываешь, что он добудет тебе еще и женщину? Зря стараешься — Солнечную Деву не покупают, словно рабыню на торгу. Она видела как ты бросил оружие — там, на поле брани.