Наша с Мышкиным следующая встреча произошла на нейтральной территории, чему я, честно говоря, был очень рад: мне совершенно не улыбалась перспектива столкнуться в коридоре с рыжим или с усатым, и вообще — идти в то здание было противно. Уж не знаю, понял Мышкин это или нет, и между прочим, ничуть не удивлюсь, если понял, — во всяком случае, он позвонил мне и предложил «пройтись». Мы встретились на бульваре, у памятника, и стали ходить взад-вперед. И вот любопытный штрих. Я был настолько уверен, что следствие по делу об Ольгиной смерти теперь-то уж, конечно, открыто, что даже не спросил Мышкина о его успехах по этой части. Думаю, что он удивился — но виду не подал.

Первым делом я пересказал ему то, что услышал от Петьки. Он реагировал как-то странно — удивился, конечно, но в то же время как будто был чем-то доволен.

— Ведь это бред! — закончил я, недоумевая. — Не может же человек планировать собственное убийство!

— Видите ли, Володя, — задумчиво проговорил Мышкин, — это, конечно, очень странно, но в основных моментах как раз вполне соответствует моей концепции. Ваш отец был каким-то образом вписан в эту ситуацию, но знал, очевидно, не все. По-видимому, на каком-то этапе его обманули. И было, очевидно, еще одно лицо, которое представляло себе ситуацию так же, как он. Иными словами, тоже полагало, что убийства не будет. Причем это лицо, то есть нашего с вами игрека, такой поворот событий не устраивал, и он решил вмешаться.

— Позвольте… — растерянно пролепетал я. — Так что же это выходит?..

— Я думаю, выходит так, — ответил Мышкин. — Если ваш брат ничего не путает, если все так и было, то это, скорее всего, значит, что ваш отец был в сговоре с асфомантами, но они его каким-то образом обманули. Он считал, что держит в руках все нити, но где-то что-то не заладилось, произошел какой-то сбой, и вот этот-то сбой и есть точка пересечения первого и второго выстрелов. Так мне, во всяком случае, представляется…

— Но как же… — я остановился и повернулся к нему. — Зачем ему понадобилось связываться с террористами? И потом, если уж на то пошло, как он мог так глупо влипнуть?

Мышкин тоже остановился и проговорил нехотя, отводя глаза:

— Он заигрался…

Он говорил слово в слово то же, что моя мать. Почему-то меня это ужасно поразило.

— Он вообще-то был хорошим игроком, — все так же не глядя на меня, продолжал Мышкин. — Только забывал, что среди прочих людей тоже иногда попадаются игроки, а не пешки.

— Вы что, знали его? — насторожился я.

— Да, немного… — неохотно подтвердил он. — Мы учились вместе.

(Не помню, говорил ли я, что мой отец закончил юридический. По специальности он, кажется, не работал ни дня.)

— Тогда объясните мне толком, что все это значит! — вдруг решительно потребовал я — как будто просвещать меня была его прямая обязанность.

— Не знаю, могу ли я… — он неуверенно покачал головой и наконец взглянул на меня. По-видимому, что-то в моем лице его убедило. — Ну хорошо… — он вздохнул. — Есть такой тип… Очень сильная личность, но… без таланта. Такому человеку нужна компенсация… не всегда, но как правило… Это один из способов — подчинять людей своей воле, видеть в них пешки или, если угодно, марионеток, которых можно заставить двигаться по своему усмотрению. И все это может идти вполне успешно, но никаких гарантий, как видим, нету. Надо меру знать… Если не уметь остановиться… — он умолк, глядя на меня в некотором смущении. Что-то во всем этом задевало его лично. Я тоже молчал, пытаясь переварить его слова. Он заговорил первым:

— Володя, вы не хотите спросить, как обстоит дело с расследованием убийства вашей знакомой?

— Ах да! — спохватился я. — Ну что, все в порядке?

— Как раз нет, — ответил он, глядя на меня с удивлением. — Совсем не в порядке. Начальство категорически против.

— Это еше почему? — возмутился я.

— Знаете, Володя, — сказал Мышкин. — давайте сядем, и я вам кое-что расскажу.

Мы сели на ближайшую лавочку.

— Я говорил вам, — начал Мышкин, — что асфомантами занимаемся не мы, а другая контора. Но когда все это только случилось, дня через два после той истории в театре, к нам пришла женщина… Она не вникала в тонкости — террористы — не террористы — и не разбиралась в нашем разделении труда, а рассуждала просто: раз убийство — значит, надо идти в уголовный розыск. В общем, она пришла к нам и сказала, что была в тот вечер в театре и хочет кое о чем сообщить. По ее словам, минут за пять, а может — за три до того, как началась вся эта петрушка, сидевший рядом с ней мужчина встал и вышел из зала. Сидел он, заметим, у прохода. Она не обратила на это особого внимания, просто отметила краем глаза — знаете, как это бывает… Буквально за минуту до начала событий он вернулся и сел на место, прижимая к лицу носовой платок. «Он делал вид, что сморкается, — сказала она. — Но он не сморкался, а просто прижимал платок к лицу. Я бы, конечно, не заметила, но платок был мокрый — понимаете? — совершенно мокрый, и мне капнуло на ногу. И тут же все началось…» Женщина попалась на редкость наблюдательная и сообразительная. Девяносто процентов на ее месте ничего бы не заметили, а если б и заметили, то тут же забыли бы — в свете дальнейших событий. А эта не только не забыла, но еще и догадалась, что это значит. «Мы по гражданской обороне проходили», — сказала она. Понимаете, Володя? По гражданской обороне. Этот человек заранее приготовился к газовой атаке. Он все знал заранее. Теперь спрашивается: кто он такой?

— Один из этих, из асфомантов? — неуверенно предположил я.

— Видите ли… Это было бы довольно странно. Кто-то из асфомантов стрелял в вашего отца, кто-то из асфомантов бросал бомбочки с газом, но зачем им было сажать кого-то из своих в качестве простого наблюдателя? Абсурд! Каждый лишний человек увеличивает степень риска. Нет, Володя, не думаю, что это был один из асфомантов…

— А кто же? — замирая, выдохнул я.

— Да, кто же… Между прочим, мы задали этой женщине еще один вопрос. Понимая, что уровень ее наблюдательности существенно выше среднестатистического, мы спросили, кто, по ее мнению, бросал бомбочки с газом. Она подумала и сказала, что почти уверена, что бомбочки бросали только черти. И это вполне логично. То есть логично было предположить, что асфоманты, бросающие бомбы, должны были переодеться чертями, чтобы не отличаться от чертей из спектакля, взрывающих хлопушки. Правда, для этого они должны были точно знать, как выглядит костюм черта, да и вообще должны были очень хорошо ориентироваться в театре и в этом спектакле. Я подумал, что имеет смысл пригласить «чертей» и побеседовать с ними. Так вот… Стоило мне только позвонить в театр… В общем, меня вызвали к начальству и в категорической форме велели «чертей» не трогать. Ну это ладно, это не наша компетенция… Но мало того: мне настоятельно порекомендовали забыть про человека с платком, запретили вызывать ту женщину — и вообще… Спрашивается: человек с платком — это тоже не наша компетенция? Выходит, так. Что это может означать? И вот тут я рискну сделать смелое предположение… Я рискну предположить, что человек с платком сам представлял в театре службу безопасности. А если я прав, то придется сделать следующий шаг… Придется признать, что еще кое-кто знал обо всем заранее…

— Постойте! — перебил я. — Так может, игрек — из этих… из особистов… из гебистов — тьфу, черт, не знаю, как сказать!

Мышкин покачал головой:

— Можем условиться называть их гебистами — для простоты. Так вот… Ваша мысль представляется мне сомнительной… Во-первых, допотопное оружие — не забывайте. А во-вторых, зачем бы им дублировать выстрел?

— Тогда, может, так… — я уже не мог остановиться. — Может, его вообще убили гебисты, а потом свалили на асфомантов?

— Ну нет! — возразил Мышкин. — Уж асфоманты-то нашли бы способ выразить протест!