Я паркую свою машину у склада, где пара моих охранников ждет снаружи у большой металлической двери. Набираю код на клавиатуре и открываю дверь. Она открывается с громким скрипом, привлекая внимание всех присутствующих. В центре просторного помещения, на стуле, с опущенной головой и в мокрых от мочи штанах, сидит Дмитрий, связанный по рукам и ногам.

Дверь с грохотом захлопывается за мной, и эхо разносится по большому пустому пространству. Единственными предметами в открытой зоне являются большие ржавые балки, разбросанные по всему периметру, и рассыпавшаяся по полу грязь. Константин подходит ко мне, протягивая пару кожаных перчаток. Я надеваю их и сжимаю кулаки. С ухмылкой встаю перед Дмитрием, который пытается отстраниться, но, будучи привязанным к стулу, ему это сделать трудно. Из жалости я присаживаюсь перед ним. Запах немытого тела почти вызывает у меня рвотный рефлекс.

Я наклоняю голову, когда он поднимает свое бледное лицо, все еще избегая зрительного контакта.

— Привет, предатель, — начинаю я.

Он смотрит на меня прищуренными глазами.

— Я всего лишь навожу порядок, — выплевывает он, довольно храбро для связанного человека, находящегося под наблюдением нескольких вооруженных людей. Возможно, он смирился с мыслью, что умрет независимо от того, заговорит он со мной или нет.

Я вздыхаю.

— Принесите стул, — приказываю, не сводя глаз с Дмитрия. На его лице мелькает страх, но он выпрямляет спину.

Двое моих охранников вносят большой деревянный ящик и открывают его. Железный стул. Я всегда был неравнодушен к средневековым пыткам; в конце концов, они давали результаты. Но стул? Это медленная и болезненная смерть. Одно из моих лучших изобретений.

— Нет, ты не можешь этого сделать! — Дмитрий борется в своих оковах.

Константин встает рядом со мной.

Когда я разрезаю веревки, Дмитрий пытается напасть на меня, но я готов и бью, ломая его ребро. Он сгибается пополам, хватаясь за бок.

Мы тащим его, пока он кричит в знак протеста. Но я не слушаю. Закрепляем его на стуле, и маленькие железные гвозди вонзаются в его кожу. Мы пристегиваем его за запястья и щиколотки, а также фиксируем ремень на груди.

— Тебе есть что мне сказать? — спрашиваю, приподнимая бровь.

Он плюет мне под ноги: — Я ничего тебе не скажу.

Протягиваю руку одному из охранников, который передает мне гаечный ключ, и затягиваю ремни ровно настолько, чтобы потекла кровь. Он замирает, кажется, понимая, что чем больше двигается, тем хуже для него.

Я усмехаюсь. Это только начало.

— Может быть, ты заговоришь, если я приведу твою сестру, и она сядет напротив тебя. На такой же стул, — я улыбаюсь с намеком, зная, что он сдастся. Слова на вкус как пепел, но ее имя заставит его говорить.

Он смеется, удивляя меня.

— У меня нет сестры, — Дмитрий снова начинает шевелиться, но проклинает стул, когда гвозди проникают глубже в его кожу.

Я наклоняюсь, пока мы не оказываемся лицом к лицу.

— Амайя с тобой не согласна.

Лицо Дмитрия становится на два тона белее.

— Как ты ее нашел? — кричит он.

Я кружу вокруг железного стула, как волк, готовый разорвать свою добычу на части, шаги моих ботинок эхом отдаются в тишине склада.

Он рыит: — Не прикасайся к ней.

Это мило, что он беспокоится о ней.

Я наклоняюсь к его уху и смеюсь: — Я очень хорошо о ней позабочусь.

Его лицо краснеет, когда он пытается освободиться, кровь сочится из его ран. Но он терпит. Я хочу держать его здесь днями, на этом стуле, пока он медленно теряет волю к жизни.

— Мой дядя Юрий жив, это все, что я знаю. Держись подальше от Амайи, — выпаливает он. Но я только качаю головой.

— Есть еще что-то, и ты знаешь об этом. Это мог быть твой отец? Мы в последнее время не видели Ивана. Ты воровал у меня для него? Нужно ли мне напоминать, что он лишил меня и мою семью денег? Ты сделал это не только ради своего дяди. А ради власти, и я хочу список всех вовлеченных и где они находятся. Тогда я позабочусь о том, чтобы Амайя была в безопасности.

Дмитрий сжимает челюсть и смотрит в пол. Я кружу перед ним и наклоняю голову, ожидая, когда все расскажет.

Они хотят вернуть свою власть. Косковичи ненавидят нас больше, чем можно себе представить, за то, что мы забрали у них все; брак по расчету был несправедлив. Ему пришлось стать моей шестеркой, продавая наркотики.

Я вытаскиваю свой "Глок" из кобуры и бью его по лицу.

— Думаешь, потерять мать — это хоть как-то сравнимо с потерей власти? Может быть, мне стоит забрать Амайю, трахнуть ее и перерезать горло, как только она кончит на мой член? — моя ярость нарастает внутри, как ад, который вот-вот взорвется. Мне нужно выпустить все это наружу.