Что же это за дьявольская женщина?
– спрашивал он себя, меряя шагами комнату.

Наконец, он не выдержал, решительно прошагал к проломленной двери и заглянул внутрь спальни. Комната была погружена в темноту, а Моника, как ни в чем не бывало, лежала в постели.

– Черт бы тебя побрал!
– заорал Арман.
– Ты же моя жена, а ты заставляешь меня ждать и мерзнуть как последнего болвана, в то время как сама лежишь здесь и насмехаешься надо мной!

– Не смей ругаться, Арман!
– сказала Моника.
– Ты будешь спать в другой комнате. Ты слишком пьян.

Вместо ответа Арман сдернул прочь одеяло. Разорвав на Монике ночную рубашку, он набросился на нее как ненормальный, и ненасытно терзал и терзал ее тело, пока не изнемог. Арман сознавал, что причинил ей боль, но намеренно не останавливался, ожидая, что Моника закричит от страха или боли, а, возможно, и от страсти; но Моника лежала неподвижно, не произнося ни слова. Арман с трудом приподнялся, включил свет и увидел, что Моника лежит на спине в разорванной донизу ночной рубашке, а на простыне алеют кровавые пятна. Темные глаза Моники неподвижно смотрели сквозь него.

– Ну как?
– только и сумел спросить Арман.

Моника долгое время не отвечала, продолжая смотреть перед собой. Наконец она сказала:

– Ты свинья, Арман Бержерон. Мерзкая пьяная свинья.

Неделю спустя Арман и Моника Бержероны переехали в городок Эймити, штат Нью-Гэмпшир, где, как узнал друг и врач Генриетты Рене Жандрон от своего американского коллеги доктора Бенджамина Саутуорта, открылась вакансия для опытного пекаря. Было решено, что Генриетта Монтамбо, продав свой особняк в Монреале, переедет жить к молодым, и Арман грустно подумывал, что вот уже во второй раз в жизни крупно вляпался - сам напросился в лапы этой парочке, словно рождественский подарок, и путь назад уже отрезан.

Однако Генриетте Монтамбо не довелось воспользоваться плодами своего замысла. Не прошло и месяца со дня свадьбы Армана и Моники, как старушка скончалась от удара, так и не побывав в Соединенных Штатах. Из оставшихся после Генриетты денег, которых оказалось куда больше, чем кто-либо ожидал, Моника унаследовала девять тысяч долларов, которые пустила на оплату собственного дома в Эймити. Она заплатила наличными и переехала туда вместе с Арманом. В этом доме они и остались.

Глава восьмая

Анжелика Бержерон не спускала глаз с доктора Бендажамина Саутуорта, который стоял у изголовья постели ее отца. Анжелика подумала, что доктор выглядит очень старым и усталым, и пальцы его, которыми он нащупывал пульс у Армана, заметно дрожат. В комнате было удушливо жарко и стоял запах, к которому девочка успела настолько привыкнуть, что уже почти не замечала.

Господи, как это грустно, подумала Анжелика и вздохнула. Умирать в такой душной комнате со спертым воздухом. Бедный папочка. Как же он сможет меня оставить? Боже, как грустно. Жгучие слезы катились по щекамм Анжелики, и, как девочка ни старалась, она не могла их унять.

Странно, но сейчас, оправясь от первого страха, Анжелика больше не верила, что папа и вправду умрет. Она посмотрела на его ладонь, беспомощно висевшую в руке врача, и тяжело вздохнула.

Доктор Саутуорт повернулся и пристально посмотрел на нее, но Анжелика не заметила. Она повесила голову и уставилась на собственные кулачки, сжимавшие коленки; длинные волосы девочки упали вперед и почти закрыли ее лицо.

Анжелика вздыхает точь-в-точь, как ее мать, подумал доктор. Моника настоящий мастак по части таких глубоких и мученических вздохов.

Анжелика была худенькая невысокая девочка с большущими темно-карими глазами на удлиненном лице с высокими скулами. Длинные светлые волосы доставали почти до пояса, и Моника подолгу расчесывала их. Каждую неделю, вымыв девочке говову, Моника расчесывала ей волосы до тех пор, пока они не высыхали. Она никогда не пыталась вытереть их насухо, как свои собственные, и каждый вечер, когда девочка ложилась в постель, Моника заходила к ней в спальню, брала гребень и целых десять минут расчесывала и расчесывала длинные шелковистые пряди.

Волосы дочки были для Моники предметом особой гордости. Никто никогда не посмеет сказать, что ее дочка - не самый ухоженный ребенок во всем Эймити.

Арман тоже обожал волосы Анжелики. Порой вечерами, когда Анжелика заползала к нему на колени (несмотря на ворчание матери, которая говорила, что девочка уже почти взрослая), Арман долго гладил шелковистые пряди.

– Ma petite blonle* **Моя белокурая малышка (фр.).**, - любил говорить он, целуя ее в затылок.

– Арман, прекрати!
– кричала Моника.
– Девочке уже двенадцать лет.