Нет, Бержероны не из тех людей, которые могут приказать долго жить из-за пристрастия к алкоголю. Взять хотя бы старого Зенофиля. Вот ведь был человечище! Несколько раз в неделю старик упивался вусмерть, а отправился к праотцам в девяносто один год. И вовсе не от пьянства. Зенофиля унесла в могилу инфлюэнца - грипп, который старик подхватил во время поездки в Монреаль. А Альсид? Отец пил еще больше, чем Зенофиль. И он ушел в лучший мир вовсе не из-за пьянства. Глушил вмертвую всю жизнь, а погиб в семьдесят шесть лет, пытаясь срубить надоевший всем раскидистый клен. Проклятое дерево обрушилось прямо на него, переломив старику шею. Так что спиртное тут ни при чем. Вздор! Пропойца Саутуорт молол чепуху.

Когда Арману исполнилось пятнадцать, а это пришлось на третье августа тысяча девятьсот четырнадцатого года, дедушка принес из Сент-Терезы монреальские газеты. Зенофиль уселся за кухонный стол и молча ждал, пока Берта нальет ему крепчайшего чаю.

Покончив с чаем, старик аккуратно отставил чашку в сторону.

– Франция вступила в войну с Германией, - сказал он.

Долгое время никто не нарушал молчания, потом Альсид встал, подошел к отцу и остановился у него за спиной. Опустив здоровенную лапу на плечо Зенофиля, он произнес:

– Ты давно предупреждал нас, отец. Вот уже несколько месяцев.

– Да, - ответил Зенофиль.
– Предупреждал, но надеялся, что этого не случится.

Берта Бержерон, ничего не говоря, подошла к одному из окон, выходивших на поля. Через несколько недель подойдет пора снимать урожай, который обещал быть богатым как никогда. Пышные зазолотившиеся поля предвещали сытость и тепло ее семье, деньги на покупку новых штор в гостиную и на свадьбу ее дочери Аурелии, которая должна была выйти за Омера Кормье сразу после уборки урожая. Берта повернулась, посмотрела на мужа и перевела взгляд на свекра.

– Нам нет никакого дела до этой войны, - твердо заявила она.

Зенофиль обернулся к ней и Арману, следившему за дедом во все глаза, показалось, что тот за несколько часов превратился в старца.

– Нет, есть, - отрезал он.
– И мне, и Альсиду, и мальчикам. И тебе, Берта. И твоим дочерям. В твоих жилах течет та же французская кровь, что и в моих.

– Нет!
– выкрикнула Берта, и Арману показалось, что кто-то силой вырывает слова у нее изо рта.
– Это неправда! Я родилась здесь. В десятке миль от нашего дома. Я канадка, а не француженка. А раз я уроженка Канады, то, значит, я англичанка, а Англия не воюет с Германией.

Зенофиль отвернулся.

– Подожди до завтра, Берти, - глухо промолвил он.
– Или до послезавтра. Англия тоже объявит войну.

– И даже тогда нам не будет до нее дела!
– запальчиво воскликнула Берта и уставилась на кукурузное поле.

– Как нам поступить, папа?
– спросил Альсид.

Берту словно отбросило от окна. Она схватила Альсида за руку.

– Повторяю, Альсид, это не имеет к нам никакого отношения, - почти умоляюще проговорила она, и Арман впервые в жизни увидел в глазах матери слезы.

– Ну какое нам дело до их войны?
– спросила она, заламывая руки. Франция и Англия в тысячах миль отсюда. За океаном. Пусть война там и идет. Подальше от вас, от меня и от наших детей.

Альсид вырвал руку.

– Хватит, Берта, - резко сказал он.
– Как папа решит - так и будет.

– Нет!
– крикнула она.
– Папа не смеет этого решать. Ты женат не на папа, и не он - отец моих детей. Это мой дом, в нем живете вы и мои дети, и я не хочу больше слышать о войне!

– Этот дом принадлежал папа, когда тебя еще на свете не было! загремел Альсид.
– И хватит, ты уже все высказала, а теперь помолчи.

Зенофиль встал, подошел к Берте и обнял ее за плечи.

– Не надо, Альсид, - тихо сказал он.
– Берта права. Это ее дом. С тех пор как ты привел ее сюда, свою невесту, и я увидел, что вы ладите, дом принадлежит ей по праву. Она родила тебе сильных парней и прелестных девчушек, да и я видел от нее только любовь и уважение.
– Старик развернул Берту лицом.
– Но, Берта, дело в том, что Франция - моя родина. Там я родился, вырос и женился, поэтому и не могу считать себя англичанином. Я француз.

Берта заплакала. Зенофиль попытался прижать ее голову к своему плечу, но Берта оттолкнула его. Она стояла, сжав кулаки, и по щекам струились слезы.

– Моего мужа и моих детей заберут, - ее голос сорвался на визг, сражаться за незнакомых людей в стране, которую они прежде и в глаза не видели. Их могут убить. За дело, которое никого из них не касается. Поля обагрятся кровью моих детей, которые сложат головы в чужой стране.

– Берта, Берта, - проговорил Зенофиль, почти ласково.
– Война состоит не только из убийств. Да, на войне стреляют и убивают, там играют духовые оркестры, там размахивают знаменами и получают награды. И еще там едят. Есть поговорка: солдат дерется так, как ест. Вот, чем мы можем помочь Франции. Мы соберем богатый урожай и отошлем его нашим солдатам.