– Так было всегда?

– Нет, но после рождения моей сестрёнки Ким они стали ссориться гораздо чаще. Денег постоянно не хватает, но мама всё равно очень старается для нас, – смех затих и искры в его глазах резко угасли.

– А твой отец? Он с тобой совсем не играет и не общается? – решив отложить свои вопросы на потом, я переключил всё внимание на собеседника.

– Несколько раз брал с собой на местные вечеринки.

В трейлерном парке, где живут несколько его друзей, они ставят пустые жестяные банки из-под пива и садят из ружей по ним по очереди. Даже мне давал пострелять из пистолета… Правда в том, что я ни разу так и не попал, – по мальчику было видно, что эта тема ему вовсе неприятна.

– Это не страшно, что у тебя что-то не получается. Мне уже тридцать семь лет, а я до сих пор много чего не умею, – я попытался приободрить его своим личным примером на сравнении.

– Папины друзья долго надо мной смеялись… Говорили, что я такой хилый и немощный, как маленькая девчонка, – Дональд присел рядом со мной на кровать, его глаза слегка заблестели от выступивших на них солёных капель.

– У тебя много других талантов и целая жизнь впереди, а они так и останутся ничтожествами из маленького городка. Никогда не позволяй себе расстраиваться из-за таких людей.

– Зато все они не знают… Даже мама не знает, что мы с соседскими мальчишками вытащили всё папино оружие из озера. Я видел сам, в каком месте она его утопила… Мы сходили на “рыбалку” и достали всю его коллекцию! Хотим продать на барахолке и я наконец-то смогу купить свою первую гитару, – настроение парнишки прыгало так же быстро, как он теперь скакал на своей детской кровати.

За дверью вновь послышалось движение: шуршание мягких тапочек по полу, а затем три коротких стука по деревянному полотну.

– Курт Дональд Кобейн! Немедленно открой эту чёртову дверь или я за себя не отвечаю! Уже совсем поздно и тебе давно пора ужинать. Да и отец ушёл к своим собутыльникам, можешь больше его не бояться, – искажённый голос мамы было трудно узнать из-за переполнявшего её гнева и расстроенных чувств.

Я точно и чётко расслышал, как именно эта молодая женщина только что назвала своего единственного сына.

* * * * *

В тот самый момент я испытал новое ощущение, к которому позже уже привык. Что-то внутри меня сжалось, скомкалось, свернулось в трубочку, картинка перед глазами потеряла цветность и хоть какой-то смысл. Зажмурив глаза, я сосредоточился на стуке собственного сердца, которое всё ещё служило в груди живым метрономом.

“Раз… Два… Три…” – так просчитав про себя до десяти, мне удалось наконец-то успокоиться и открыть глаза.

Я по-прежнему был в той же детской комнате, но заметил в ней некоторые незначительные изменения. Ранее чистые новые обои на стенах теперь были исписаны многочисленными буквами, собранными неуверенными детскими руками в целые высказывания.

“Я ненавижу маму, я ненавижу папу, папа ненавидит маму, мама ненавидит папу, от этого просто невозможно не быть печальным.”

В полуметре от этой надписи я приметил две карикатурных фигуры – мужскую и женскую. “Папа – отстой” и “Мама – отстой” – такие подписи сопровождали их снизу. Нарисованный чернильный мозг с большим вопросительным знаком увенчал эту художественную композицию.

Каждая маленькая буква была пропитана болью и слезами автора надписи. Самого мальчика нигде не было видно, только его новенькие джинсы безвольно висели на спинке прикроватного стула. В доме была слышна лишь звенящая тишина, которая пугала похлеще ругани и криков его постоянных владельцев.

Вид из окна возле входной двери был довольно типичным для провинциальной Америки тех годов, насколько я мог судить по многочисленным просмотренным фильмам и сериалам. Кто-то назвал бы его совершенно унылым, кто-то вполне умиротворяющим, мне же в голову пришло слово “минорным”. Для полноты картины не хватало проезжающей полицейской машины с вечно жующим пончики пухлым сержантом, да жёлтого школьного автобуса со скрипучей входной дверью.По-прежнему не понимая, что со мной случилось и зачем я здесь нахожусь, решил немного осмотреться вокруг в поисках хоть каких-то ответов.

От этих мыслей меня отвлёк звонкий звук лихорадочно зазвеневшего колокольчика.

– Бадди! Ты снова здесь! Где ты был эти несколько долгих лет, милый мой пройдоха! – белокурый парнишка почти не изменился с нашей прошлой встречи, только вытянулся в рост и оттого стал выглядеть ещё более худым.

Завидев меня, он бросился в мою сторону, в попытке обнять смог схватить в охапку лишь только пустой воздух.

– Я тоже рад тебя видеть, Курт… Говоришь, что меня несколько лет не было? – одарив тёплой улыбкой, я пытался уловить мельчайшие перемены в его глазах и поведении.