3. ТЫСЯЧА ЖЕН

Гриша

Когда возвращаешься в свою мастерскую, в свой дом, даже не в дом, а в свою вторую кожу и обнаруживаешь там не засаду одиночества, а запах сваренного кофе, наверное можно радоваться. Но я внутренне дернулся. Это ведь моя кожа. Моя. И влезать в нее, тем более -- двоим, сидеть там в засаде, да даже не в засаде, а в ближневосточном кофейном кайфе, встречая хозяина фальшиво-радостным возгласом: "Ну наконец-то...". Трудно не озвереть, а? А я смог. Смог. Я давно, уже несколько дней их ждал. И это была моя засада. И они попались.

Хоть и не так я это себе представлял. Не для этого, совсем не для этого давал я Белле ключ. А она решила, что и для этого тоже. Правильно решила. То есть, давал я ей ключ точно не для этого, а вот не забирал... Ну и что?

– - А что вы как неродные?
– - ого, даже голос мой, иногда взмывающий вверх, приглушился, подсел, чтобы убрать все намеки на серебряные позывные. Приветливый и бессребреный, я -- художник и творец, а не купец: -- Я говорю, что же вы только с кофе сидите? Вон бренди на полке, водка в холодильнике. Белка, ты же знаешь. А больше ничего нет.

– - А больше ничего и не надо,-- сказал Линь расслабленно. Вот видно, что человеку хорошо: -- Сейчас пропустим по маленькой, по средненькой и пойдем посидим куда-нибудь уже всерьез. Где тут ближайший хороший повар?

Я растекся по продавленному креслу и расслабился. А любопытно, какими путями мы придем к неизбежному. Я был, можно даже сказать, как паук, но это не так. Я был хозяином балагана, у меня наяривала музыка, хлопало под холодным ветром шапито, а внутри драного цирка творилось то черт знает что, которое и есть -- настоящая, подлинная жизнь и история. И я знал это. И они знали. И я гордился этим, и готов был для общего счастья делиться этим за деньги, но ради большего, чем деньги. Просто этот человек должен был купить билеты. Ради умножения этого настоящего. И я был так уверен в себе, что спокойно улыбался и мог говорить о чем угодно, даже о погоде.

– - Конечно жарко,-- согласился я, принимая бокал из рук поневоле хозяйничающей и поневоле счастливой Беллы.-- Очень, да. Очень. Ну, будем счастливы в индивидуальном понимании!

Линь стал лучше, чем в детстве и юности. Да, лицо у него слепилось наконец-то. Подбородок укрепился. Все равно остался маленьким, но он уже не елозил под кожей, как коленная чашечка на расслабленной ноге. Он уже сдвигался тогда, когда было надо.

– - Эххх,-- сказал Линь,-- братцы, ребята, как же мне тут у вас хорошо! Пошли продолжим, да?

– - Э, давай сначала картины посмотрим?
– - встревожилась Белка.

Смешная, честная. Не может подвести черту под нашими отношениями, не закрыв счет. Истеричка. Разговаривает с Линем, как пинает. Благословенна связь между мужчиной и женщиной, которая иссякает одновременно. Тогда и остается истинная привязанность. Наверное, это и есть один из вариантов дружбы -- ого, это чувство гораздо более тонко, и умно, и извращенно организовано. Это спрут, который все ловит и ловит тебя в мутной воде ежедневности. А попавшись, ты прирастаешь к нему и ловишь других. Слава Богу, что есть у меня те несколько людей, с которыми мы мотыляемся в мути дней, не видим друг-друга, но являемся одним телом. И как хорошо, что они столь же заняты и одиноки, как я. И что мы не видим друг-друга столь долго, сколь позволяют приличия, а потом еще и много недель и месяцев сверх того.

– - Эту,-- сказала Белла, указав на портрет Наамы.-- Эту, конечно. Линь, видишь? Это первая жена царя Соломона.

Линь поколупал взглядом краску, прошелся по изгибу золотящегося бедра:

– - На тебя похожа.

Белла взгляда не отвела, дрогнула ноздрями:

– - Это я.

Внутренне усмехаясь, человек внешне становится более серьезным и неподдельным. Так и я. Я всего лишь пожал плечами на безумный взгляд Линя. Но он тоже многому научился:

– - Великолепно. Берем, однозначно... Сколько?

– - Эта картина не продается.

Белла покраснела, благодарно на меня посмотрела, затем как-то испуганно -- на Линя. О такой реакции я заранее не подумал, хотя ведь было очевидно. Женщины всегда все принимают на свой счет. Линь, кажется, тоже побагровел:

– - Почему?

Глаза у него стали хищные. На простом в общем-то лице это даже впечатляло. Глаза, оказывается, серые. Взгляд из них -- стальной. А это совсем не одно и то же.

– - Потому что работа еще не закончена.

Белла вошла во вкус ситуации, посмотрела на Линя, как боярыня Морозова с картины -- на экскурсию пэтэушников. Ей явно нравилась идея, что не все, имеющее к ней отношение, продается. И она решила эту мысль заострить:

– - Ты же ее уже месяца два как закончил? Нет?

– - Этот портрет -- да, закончил. А работу только начал. Наама -- первая из тысячи женщин царя Соломона. Братцы, это будет такой офигительный проект!

Линь усмехнулся. И спросил просто, внятно:

– - Проект продается?

Хорошо, что я репетировал ответ. И поэтому я смог отыграть свою роль так, как положено на премьере. Роль моя полностью соответствовала тому, что я думаю. Поэтому Станиславский мог мной гордится. Я сказал все, что думал. То есть, я продумал заранее все, что должен сказать -- и не более того. И сказал. И это вышло убедительно. И они не смогли дать мне денег за картины. И не смогли не взять подаренные мною работы.