– - Надо дать шанс полиции,-- говорю я.

– - Я тоже считаю так,-- кивает Ортик.-- Но я хочу сначала посоветоваться с равом. Это не возьмет много времени. Мы это сделаем по пути.

Гриша вдруг вскакивает с таким видом, словно собирается метаться по комнате, но всего лишь пересаживается на продавленный диван и откидывается на заляпанные краской подушки, как будто собирается сидеть долго и смотреть телевизор. Я понимаю, что меня, как всегда, не так поняли. Он кричит:

– - А мне западло! Мы в одном дворе росли!

Мне становится обидно, что он так меня понял. И одновременно даже как-то смешно, что сейчас придется оправдываться:

– - Я не в смысле доносить. Я имел в виду, что надо дать полиции шанс найти чужого. Чужого убийцу, не нашего. Чем больше они будут знать о нас, тем меньше они будут искать на стороне. Это неправильно. Я не верю, что убил кто-то свой. Поэтому не собираюсь сотрудничать с полицией, чтобы не пустить ее по ложному следу. О чем прошу и вас.

Они смотрят на меня изумленно. Ортик даже приоткрыл рот.

– - Ну ты даешь,-- оценивает Гриша.-- Прав. А что, пусть ищут. А вот когда они не найдут, тогда мы и решим что делать. С Кинологом.

– - Я вообще-то имел в виду другое,-- говорит Ортик слегка встревожено -- он уже у двери, но отходит и усаживается рядом с Гришей.-- Но... ладно. Могу и так. Не за мной здесь последнее слово, я понимаю.

– - Миша,-- прошу я,-- не надо пока с равом советоваться, ладно?

Он кивает. Я ему почему-то верю. С Леей я тоже договорюсь, ей огласка нужна меньше всех. Остается позвонить Белле -- пусть поговорит с Кинологом...

Белла

– - ...зацикливание...-- говорит Кинолог задумчиво.-- Циклевка. Циклевка себя. Ну сначала-то да, согласен, я конечно зациклился на всех этих суках. По юности. И лексически, и вообще. Но потом-то... Я ведь себя, типа, циклевал. А вы не замечали. А я и циклевал-то, может, для того, чтобы заметили. Важно же мне это было... Достали вы меня своей стереотипностью восприятия нафиг. Ты меньше, но тоже достала... Белка, скажи мне, только честно. Вот ты мне веришь, что я читаю сейчас больше вас всех, вместе взятых? Ну, че плечами дергаешь? Не веришь, знаю. А это правда, вот век бабы не видать, гы. И это, читаю не пятничные газеты, типа. А книги. Для умных, блин, людей. И не как каждый дурак может -- на русском-аглицком-иврите. А и в том числе, как я уже один раз вам всем сообщил, ну да ладно, еще раз -- в том числе на итальянском... Эх, мать... Давай, хряпнем? Зальем глотку за полиглотов, гы!

– - Может, хватит? А то ведь я тебя не дотащу. А если позвать Гришу, так он может и притомиться перед полицейским участком.

Я вспоминаю. Да, точно, он как-то раз, когда мы плотно сидели у меня, и не только свои, но и приблудные, брякнул, что выучил итальянский. Всем это почему-то показалось очень смешным, даже тем, кто видел Кинолога впервые.

– - А вот, кстати, о Гришане... Ты помнишь, что он тогда сказал? Насчет итальянского?

– - Дался тебе этот итальянский.

– - Дался, да. Но с трудом. Годы уже, знаешь... Родную речь не забыть бы уже нафиг. А Гришаня тогда всем внятненько так и объяснил: "Смотрите на этого человека. Это Кинолог, он специально выучил итальянский, чтобы прочитать "Декамерона" в подлиннике". Сука! Давид, тот как всегда честно ничего не заметил. Ну, хотя бы честно...

– - Слушай... Ну ты даешь. Нельзя же так. Копишь какие-то детские обиды...

– - О, кстати о детстве! Зацени -- до этого мига был нем, как корюшка. Щадил. Потому как врубался, что для Гришани это будет болезненно. Но раз он такая сука... У меня ж с балкона Гришкино окно простреливалось. Помнишь, он в последних классах типа уже богемой стал. На уроки, с понтом, клал, на общество клал, аттестат, мол, что получу за счет способностей -- то мое, но не напрягаться же из-за бумажки. Видел я, как он ночами "клал"... голову на стопку учебников. Ночами Гришаня наш зубрил. Такая вот невыносимая, блядь, легкость бытия... И по сей день так живет. Зубрила, прикидывающийся Моцартом. А это значит -- Сальери. А сальери иногда и убить могут. Гы. Это ничего, что я, типа, в режиме монолога?

– - А тебе что, его картины не нравятся?

– - Бляяяя, впервые кто-то интересуется моим мнением о Гришкиных картинах! Во, дожил! Мы обязаны за это хлебнуть!
– - он хватает за рукав скользнувшую мимо официантку.-- Итальянское вино есть?.. Во, давай. Неважно какое, главное -- быстро!

– - Насчет хлебнуть -- ты не сомневайся. Мы еще хлебнем,-- говорю я.

– - Аха... Мне не нравятся Гришанины картины. Никакие. Последние портреты -- так вообще ни по какому счету не нравятся. Говно это. Но ты первая кто об этом слышит. Я никогда об этом не говорил, да? Потому что знал -- это ж для него важно, это уязвимое место. Нельзя, нельзя серпом по яйцам. А знаешь, ведь сколько уже раз мог... Скажешь, поводов он не давал?! Сказать и даже объяснить почему его картинки -- тщательно переваренное им чужое говно... Даже сначала пережеванное. Ну и скажи теперь, скажи. Кто их нас действительно циник -- я или он?

Официантка приносит бутылку и начинает открывать. Что-то не то или с официанткой, или с пробкой. Пробка крошится.

– - Чтоб с тобой в первую брачную ночь делали то же самое,-- не выдерживает Кинолог, хорошо еще, что по-русски.

Девчушка все равно вспыхивает, но молчит. Кинолог видит это и тоже краснеет. Вот это зрелище.

Тут в моей сумочке звонит телефон. Это Давид. Сообщает мне о принятом их триумвиратом решении никому ничего не говорить, чтобы не отвлекать полицию от поисков убийцы на стороне. Да, это умно, и вообще -- правильно. Если убийца не наш, то зачем мешать его найти? А если наш, то... зачем помогать?