Вот и он. Посёлок-агрогородок на окраине Минска. Её вотчина.

«Сардэчна запрашаем у Калодзишчы». Это типа «добро пожаловать». Такой плакат висел на билборде у поселкового вокзала. Едва я зашёл во двор большого дома, рассчитанного на две семьи, обросшего аккуратными сарайчиками и пристройками, настоящее «сардэчна запрашаем» показал мне сорвавшийся с цепи по случаю моего визита пёс Тузик.

Я-то не знал его блохастых повадок, потянул руки навстречу:

– Ути какой пёсик!

Взвизгнула Вера, ахнули родственники, вышедшие меня встречать. Но было поздно. Тузик хватанул меня от души. Прямо за приветливо протянутую руку.

– Бля-я-яшка ты от ремня армейского! – заорал я.

Ну что, познакомились.

– Ах, какой тощий! Срочно откармливать! – воскликнула тёща, перематывая мне руку бинтом.

– Ты из Питеру? – хором спросили близнецы-дядья. – Почём там бензин? А в доллaрах?

– Симпатичный какой! – умилились тётушки и тут же влюбились платонически.

– А у нас сбор урожая! – прокряхтел дед с намёком.

– Тузик просто так никого не кусит, не зря это, ой не зря! Карма плохая али человек такой, – ворчала бабка.

«Человек такой» краснел, смущался внимания, пэкал, мэкал. Наконец невеста отбила меня от родственников и увела на свою половину отдыхать с дороги.

– Галя! Отдельно им стели! – крикнул тёще дед. – У нас тут – не бордель!

В честь моего приезда был организован званый ужин. На ужине по случаю приезда гостя из России обсуждались новости мировой политики, иные вопросы вселенской важности.

Я пытался поучаствовать. Но, знаете, белорусы, конечно, не согласятся, но понимать коренных жителей деревень старших поколений надо ещё научиться. Они говорят, немного комкая слова, подвывая – «вуулица», мешая фразы из белорусского языка – «трохи», «зробить», «шуфлядка». От этого смысл сказанного доходил до меня не сразу, и я катастрофически не успевал за ходом беседы.

Дед выставил на стол весь арсенал фирменных самогонов, которые я должен был обязательно попробовать. Беседа у меня не шла, и я отдал должное экологически чистым напиткам, наливаясь благодатью и любовью к вновь обретённым родственникам, которые галдели, смеялись, и нет-нет, дуновением ветра по осенней листве, в их разговоре проскакивал лёгкий матерок, лаская слух.

Сразу видно большую и крепкую семью. Как же мне дать понять, что я не молчун какой, а вполне себе душа компании, человек с широкой натурой?

Момент настал. Тётя Наташа заговорила про Петербург, Петропавловскую крепость.

– Ах-ха-ха! Знаете, там есть страшный памятник Пётру Первому. Он сидит такой лысый, худой. Мороз по коже. Ты, Лёша, знаешь, что он символизирует?

Что символизирует памятник, я не ведал. Зато в арсенале имелось много других занятных баек про Петра Первого.

От возбуждения я вскочил на ноги, почувствовав, как от самогона кружится голова и тяжелеет язык.

– Хотите прикол?

Я повысил громкость голоса и махнул забинтованной рукой, чтобы все обратили на меня внимание. Типа: «Эгегей, селяне, ща будут покатухи!»

– …говорят, Пётр пежил женщин через две подушки!

Оглушительное молчание родственников звучало резким диссонансом привычному рёготу моих друзей-дебилов.

– Это какой длины должен быть у него хуй? – я заволновался, чувствуя провал, начал что-то объяснять, дублируя слова характерными жестами. – Вот, допустим, толщина одной подушки, вот двух. А ещё должно остаться сантиметров двадцать для ебли. В то время вёдра у дам были… О! не то что ныне. Это у него должен быть примерно такой…

Я показал рукой расстояние от паха, равное, по моему мнению, длине петровского хера. Ради смеха размашисто изобразил фрикции.

– Господи помилуй! – услышал я возглас и звон.

То в комнату вошла вторая тётка, неся блюда с горячим и застав момент кульминации рассказа. Блюда грохнулись на пол. Дед, с упавшей на стол челюстью, лил самогон в салат оливье. Одинаковые дядья одинаково сурово смотрели в уголок с иконами. Тёща нервно теребила скатерть, кусала губы. За окном взвыл Тузик. Вера сидела красная как рак и смотрела в тарелку. Кто-то перекрестился. Испанский стыд медным тазом накрыл бедных родственников.